Шарлотта Бронте. Очерк жизни и творчества

Льюис, постоянный рецензент «Эдинбург ревью», слыл критиком авторитетным, влиятельным, и для «Керрера Белла» его мнение было очень важно. Шарлотта Бронте вообще, как показывает история её творчества, относилась к мнению критиков с большим вниманием и благодарностью, если критик был честен, серьёзен и искренне заинтересован в том, чтобы вынести справедливое суждение о её труде. Льюис сразу обратил внимание на роман дотоле неизвестного автора. По праву всеми признанного литературного ментора он послал Керреру Беллу письмо, в котором выразил восхищение его талантом и преподал несколько советов, предупредив о грозящей тому «опасности мелодраматизации». Вскоре Льюис получил от Керрера Белла весьма знаменательный ответ, в котором он (то есть Шарлотта Бронте) определял особенности своего творческого метода:

«Вы предупреждаете меня против опасности мелодраматизации и увещеваете держаться реального. В начале моей литературной деятельности я находился под таким влиянием принципа, который вы защищаете, что решил взять Природу и Правду в единственные свои поводыри и следовать буквально по их стопам. Я сковал воображение, отверг романтику, подавил энтузиазм, отказался от чрезмерно ярких красок и пытался произвести нечто приглаженное, серьёзное и достоверное. Закончив своё произведение (однотомную повесть), я послал его издателю. Он ответил, что моё произведение оригинально, верно природе вещей, но он не считает возможным опубликовать его, так как вряд ли оно окупится. Я обращался поочерёдно к шести издателям, и все мне отвечали, что в моём романе нет «никаких чрезвычайных происшествий», ничего волнующего и возбуждающего…

Я вспоминаю об этом не для того, чтобы избежать вашей критики, но чтобы обратить ваше внимание на источник некоторых литературных зол… Вы убеждаете меня также не очень отрываться от почвы реальности, так как слабости мои становятся заметными тогда, когда я вступаю в область вымышленного, вы утверждаете, что «реальный опыт всегда и для всех интересен». И с этим, я думаю, можно согласиться, но, дорогой сэр, не кажется ли вам, что личный опыт отдельного человека очень ограничен и что если писатель будет основываться только или преимущественно на этом ограниченном опыте, то не станет ли ему угрожать опасность самоповторения, не станет ли он эготистом? А из этого следует, что воображение – та мощная и беспокойная творческая способность, которая имеет право на существование и использование. Неужели мы должны оставаться глухи к нему и бесстрастно внимать его бурному зову? А когда оно являет нам яркие картины, неужели мы всегда должны отворачиваться от них и не пытаться их воспроизвести? И когда оно красноречиво, страстно и настойчиво взывает к нам, неужели никогда не должно творить, повинуясь его велениям?»[40]

В письме к Льюису Бронте, между прочим, замечает, что к «Джейн Эйр» были предъявлены те же требования, что и к «Учителю». Если, однако, учесть, что фирма «Смит и Элдер» отклонила её первый роман, а второй напечатала через семь недель после получения рукописи, то можно заключить, что требования эти не носили категорического характера. Очевидно и потому, что в романе были романтический герой и «чрезвычайные происшествия». В этом романе Шарлотта Бронте не только не подавляла «мощной и беспокойной творческой способности», то есть, в данном случае, романтического воображения, но, напротив, реальную жизнь в известной мере подчиняла его субъективной воле, ставя свою героиню в исключительные, романтические ситуации.

Однако создаётся впечатление, что Бронте и Льюис не совсем поняли друг друга. То, что Льюис называл «реальным опытом», Бронте отождествляет с «личным» – и она, безусловно, права, говоря, что писателю может не хватить только личного опыта для создания художественного произведения. Но Льюис, очевидно, хочет сказать и другое. Он считает, что художнику необходимо придерживаться только фактической стороны действительности, что писатель не должен позволять себе отвлекаться от того, что есть или может быть с наибольшей вероятностью, в сферу того, чего нет и быть не может. Таким образом, он против романтического вымысла как такового, и в то же время он справедливо предостерегает Бронте от искусственной придуманности некоторых эпизодов. Этому «небывающему», «придуманному» элементу он и противопоставляет «реальный» опыт, то есть, жизненную достоверность, которую, однако, толкует чересчур прямолинейно.

Между Бронте и Льюисом завязалась довольно оживлённая переписка. Бронте искренне уважает его критическое суждение, а узнав, что и сам он пишет, с любопытством обращается к его романам. Первый из них производит впечатление «новой книги» (новое, по её мнению, то, что сообщает «свежее знание»), что касается второго романа, то в письме к Уильямсу она отзывается о нём довольно сдержанно, замечая, что мистер Льюис «умнее своих героев».