Шарлотта Бронте. Очерк жизни и творчества

Шарлотта Бронте, автор «Джейн Эйр», по-видимому, не желала подчиняться и литературным влияниям. Она, очевидно, решила следовать своим собственным путём, её поэтика ищет свои, особые, средства выразительности, Бронте стремится раздвинуть границы «достоверности», к которой призывает Льюис, пропустив реальное через необычное, возвышенное, эмоциональное. Если взять за исходный и основной творческий принцип Бронте «верность Природе и Правде», о котором она писала Льюису, то можно в какой-то мере проследить его эволюцию. Верность «Природе», то есть чувственному опыту, «истине страстей», была и останется неизменной на протяжении всей её литературной жизни. С «Правдой» дело обстоит сложнее, потому что, как следует из её оценки Остин, неоднозначно и достаточно сложно было само понимание Бронте, что такое правдивое изображение. Она, как мы видим, проводит различие между «верностью» и «реальностью» изображения, противопоставляет «true» и «real». «Реальное» (так и у Остин) – это непосредственно достоверное, за него же ратует и Льюис. А «верное» – это есть по-настоящему правдивое, это – сочетание правды жизни с вымышленным. Это – мудрое понимание «жизни», обогащённое «поэзией чувства», или – «сердца», как сказали бы Вордсворт и Колридж. Нетрудно, впрочем, заметить, что эстетическая терминология Шарлотты Бронте, автора «Джейн Эйр», испытавшей в юности сильное влияние романтической поэтики, тоже, по сути дела, романтична.

Разумеется, сразу следует оговориться: без вымысла нет и реализма, иначе будет бескрылое копирование жизни, «как она есть», то, к чему, по сути дела, призывал Льюис, ставший одним из теоретиков натурализма в английской прозе XIX века и чего так справедливо опасалась Бронте, но в реалистическом произведении вымысел подчинён в конечном счёте законам и условиям существования действительного мира, а в романтическом «бурный зов воображения» отвлекает автора от действительности, ей противостоит и торжествует над ней его идеал, подчиняющий себе логику событий, направляющий их развитие по собственному авторскому усмотрению, как это и случалось в «Джейн Эйр».

Говоря о соотношении реализма и романтизма в творчестве Ш. Бронте, нельзя представлять развитие её творчества вне общеевропейского процесса соревнования двух творческих методов изображения жизни – романтического и реалистического, соревнования, в котором, как известно, победу одержал реализм и его критическая по отношению к социальной действительности традиция. Сложное сочетание компонентов двух эстетических категорий мы видим в творчестве Гоголя; это отмечал, например, Г.А. Гуковский, по образному выражению которого Гоголь «извлекал свои реалистические концепции искусства из своего романтического опыта»[45]. На борьбу двух принципов в подходе к выражению «правды бытия» в творчестве Гоголя, сопоставляя развитие его романа с генезисом реалистического романа в Западной Европе, обращала внимание А.А. Елистратова. Позволим себе тоже сослаться на известные слова писателя: «Трудно, трудно удержать середину, трудно изгнать воображение и любимую прекрасную мечту, когда они существуют в голове нашей, трудно вдруг и совершенно обратиться к настоящей прозе…»[46]Процесс «изгнания воображения», то есть романтического вымысла, переживали по-своему Стендаль, Бальзак и Диккенс, и вряд ли можно отрицать, что элементы романтического мировосприятия и романтической эстетики были в известной мере присущи их сложившемуся реалистическому методу изображения действительности. Можно сослаться на трактовку образа Жюльена Сореля в «Красном и Чёрном», образа, сохраняющего некоторые типологические черты романтического героя; образа, свидетельствующего о том, что творческому воображению Стендаля не чужды байронизм и романтический культ Наполеона. Можно сослаться на романтические и фантастические новеллы Бальзака, на элементы романтизма в «Оливе-ре Твисте», том самом произведении, в котором Диккенс, как отмечалось во Вступлении, развенчивает образ «демонического», байронического героя и в то же время противопоставляет ему исключительный, романтизированный образ ребёнка, который «априорно» неподвластен разрушающему влиянию зла, порока и нищеты.

Процесс «изгнания воображения», то есть романтического вымысла, был характерной чертой дальнейшего, после «Джейн Эйр», развития творчества Бронте. В своём следующем романе, «Шерли», она тоже обратится к «настоящей прозе», но, живущая на границе двух миров, как глубоко и точно сказал А.-Л. Мортон, она сохранит некоторую привязанность к романтической эстетике до конца. Хотя, как утверждал Гоголь, «труднее всего согласить эти два разнородные предмета («прекрасную мечту» и «настоящую прозу» – М.Т.) – и жить вдруг и в том, и другом месте», – опыт развития западноевропейского реалистического романа 30–40-х годов XIX столетия больше говорит, на наш взгляд, о противоположной трудности – изжить «любимую прекрасную мечту», совершенно изгнать романтический вымысел из произведения реалистического.