Щугор

Целый день мы плыли между берегов, состоящих то из отвесных каменных стен, то из плоской лесистой равнины. Изредка попадались нам небольшие стада нырков, подпускали близко, но мы не стреляли их: и без того был велик запас дичи. За кормою лодки пускали местами блесну: раза два садилась на нее щука, да как-то срывалась: плохо закрючивало. Раз над головою перелетел громадной величины глухарь и скрылся в зубчатых вершинах леса.

— Вот глушь-то, Павел Дмитриевич, живой души нет, а какие места: не налюбуешься; с каждым поворотом реки все новые виды — один другого лучше.

— И ни одного жилья: вот это грустно. Не люблю я безлюдных местностей, — с признаком досады и скуки отвечал Мне мой спутник.

— Зато, по словам Алексея, других жителей здесь пропасть; духов разных — злых и добрых, в водах и лесах и в расселинах скал. Много, чай, рассказов об них ведется между местными жителями.

— Небогата этим фантазия здешних зырян, хоть поле, Казалось бы, для всякой чертовщины тут и широкое. Прожил я несколько времени в Олонецкой губернии, тоже в лесной стороне, между промышленниками: там куда больше басен про разные чудесные приключения; и из них есть весьма интересные легенды, хоть баллады пиши.

— Не припомнишь ли?

— Как не припомнить; вот, например, следующая. Пошёл один охотник осенью в лес за белками. Долго он ходил по лесным трущобам и уремам, но не только ничего не убил, но даже никакого зверя, ни дичи не видал. День выдался дождливый, охотника промочило насквозь. Задумал он вернуться домой и идет мимо небольшой полянки в самом глухом лесу. Смотрит, а на самой середине полянки стоит лисица, хорошая-расхорошая, и что-то роет лапой. Остановился мужик, осторожно приловчился винтовкой к деревцу и выстрелил: лисица перекувыркнулась — и дух вон. Подбежал охотник к зверю, взял его, притащил под ель, разложил пажок и начал сдирать шкуру. Выстрел был чудесный: пуля пробила грудь и в крестце вышла вон. «Славно угодил!» — подумал мужик и повесил шкуру на сучок над огнем, чтобы попровяла, и сам после этого начал закусывать. Поднялся ветер, сперва легонький, а потом скоро перешел в такую бурю, что сосны заскрипели. Шкура так и раскачивается, так и рвется с сучка; рвалась, рвалась, соскочила и упала на лисье тельце. Вдруг тельце ожило, шкура вмиг очутилась на нем, и лисица цела и невредима потихохоньку через полянку ушла в лес. Сделалось это так скоро, что охотник только успел ахнуть от страха и дива. Лисица ушла, а мужик стоит и дивится да хлопает о полы зипуна. «Не дивись! — слышит он из лесу голос. — То ли еще бывает? Спроси-ка, что было с Иваном Голым в деревне Зубарихе, на Шоле реке». Голос замолк; мелкий осенний дождь усилился, и охотник возвратился домой без всякой добычи.

Наступила весна. Мужик этот отправился в отхожий промысел — строить суда на реку Шолу, по найму от хозяина. Живет он целую весну. Раз и вспомнил он про ту деревню, о которой ему сказано было в лесу. Стал спрашивать — не знает ли кто и не слыхал ли о деревне Зубарихе. Рабочие, его товарищи из тех мест, и говорят, что есть такая деревня, в глухих лесах стоит, и дорогу к ней рассказали. Подошло два сряду праздничных дня, мужик пошел в Зубариху. Деревня эта стояла в самом заглушье, среди темного леса и была только из нескольких дворов. Нашел он в Зубарихе Ивана Голого: это был уже пожилой мужик, живший с сыном и невесткою. Разговорились. Охотник наш и спросил, какое на веку, с ним диво в лесу случилось, и рассказал ему, в чем дело.

«Да, было, — отвечал Голой, — доподлинно диво, только не со мной, а с покойным моим отцом. Назад тому лет тридцать, — говорит, — пошел отец осенью на охоту за белками. Я остался дома — недосужно было. Ходил он по лесу день, и счастья такого никогда ему не выдавалось: убил до пяти десятков белок, да пар семь рябков, да еще сколько, не знаю, тетерь, так что целая ноша к вечеру накопилась, едва вмочь носить; к тому же еще за плечами был с харчами кошель. Дошел он к вечеру до лесной избушки и расположился в ней переночевать. Освежевал, развесил шкурки, потом сварил ужин и начал закусывать.