Шелуха/Husk (СИ)

Дерек открывает микроволновку и сгребает бумажный пакет в кулак, как только электрический таймер обнуляется.

- Не забудь потушить свет, когда закончишь.

Питер усмехается холодно брошенной фразе. Провожает Дерека взглядом, а затем негромко говорит:

- Странно устроена жизнь, не так ли, племянник? Наконец-то появилась возможность дорваться до желаемого, а оно вдруг оказывается смертельно больным. Там, наверху, сидит некто в колпаке, но явно без чувства юмора. Я искренне сочувствую тебе, Дерек, правда. Но помочь ничем не могу. Без обид.

Младший Хейл оборачивается через плечо на пороге кухни.

- Мне  не нужна помощь.

- Но совет-то я могу тебе дать?

- Нет.

Питер всё равно поступает так, как считает нужным. Самая его раздражающая черта.

- Лови момент, Дерек. Не так уж и много их осталось.

- Очень ценно.

- И, да, перед тем, как вернуться к своему гордому одиночеству, ответь на мой вопрос, - мягко улыбается Питер. - Дерек Хейл очень удивился, когда узнал, что пустующая ниша в его груди вполне подлежит ремонту?

Он негромко смеётся, когда дверь за племянником захлопывается с оглушительным грохотом. Почему-то глотке становится горько.

Чёрт с ним.

Глава 6.

***

“Сегодня я подумал, что слетел с катушек. Сегодня я не спас Дерека.

9.09.13”

- Как это было, Стайлз?

Она всегда говорит с интонацией, от которой хочется построить вокруг себя стены и обвязать их колючей проволокой. Она говорит так, что Стайлз начинает думать, будто действительно  хочет рассказать Дж. Остин о том, что произошло.

Прямо сейчас он чувствует себя маленьким мальчиком, жертвой педофила. Перед ним стоит большой плюшевый медведь, и добрый полицейский мягко говорит: “Покажи, где тебя трогал этот человек?”

Стайлз не хочет показывать. Он хочет домой, потому что после сегодняшнего его беспрестанно тошнит, и даже четырежды выблеваный завтрак никак не облегчил ситуацию.

Ему насрать на доброго полицейского - он хочет увидеть Дерека.

***

Хиккен говорит о том, что галлюцинации возможны, но он не говорит, насколько серьёзно они проявляются.

Наверное, он и не должен, в самом деле. Потому что - откуда он знает?

Потому что Стайлз его десятитысячный пациент, и он элементарно забывает сказать что-то вроде: “Осторожнее, мальчик мой, у тебя может крышу сорвать от страха, когда ты увидишь что-то вроде…” или “Съешь в три раза больше таблеток успокоительного девятого сентября, потому что иначе твоё сердце можно будет найти где-то за пределами твоего тела, так сильно оно будет лупить в груди, когда…”.

Ну или на худой конец: “Залепи себе рот скотчем перед тем, как ложиться спать в пятницу. Твои вопли услышит половина квартала, когда примчится отец и будет судорожно обнимать тебя, пока ты будешь лягаться и орать, как резаный”.

Хиккен - предатель.

У Стайлза такое чувство, что это всё подстроил он.

Так он ему и говорит перед встречей со своим психологом, но тот лишь треплет его по волосам с отеческой улыбкой, как будто имеет на это право. Как будто тот факт, что Дональд уже два с половиной месяца втыкает в его руку иглы со шнурами капельниц, позволяет ему вести себя так.

Ничего сверхъестественного не произошло.

В том плане, что - ну, это предполагалось, этого ждали и восприняли как норму. Врачи. Стайлз же решает, что ещё одного раза он не переживёт. Поражение височной доли не приходит само - оно даёт нифиговые бонусы.

Он просыпается посреди ночи потому, что у него в очередной раз пересыхает во рту. Такое бывает часто, поэтому на столе всегда стоит стакан с водой.

Стайлз поднимается, протирая сонные глаза. В голове слишком тяжело. Лоб, виски, всё лицо застывшее, будто кто-то залил его запузырившимся от липкого сна цементом. Добираясь до стола, он практически не поднимает век, нашаривает стакан и выпивает залпом, но легче не становится.

Тело рушится на стул, а душа рушится в тартарары. Что-то в его голове напряжено до состояния гудящей струны. Гудение это нарастает, давит, жмёт на барабанные перепонки, наверное, что-то подобное ощущают наркоманы во время своих приходов.

Это не кайф. Это что-то, перекручивающее тебя на части.

Стайлз разлепляет глаза, когда стакан с грохотом падает на пол. Не разбивается - только катится к окну, поблескивая в ночном свете. Почти докатывается до стены - Стайлз тупо наблюдает за этим, чувствуя, как в груди начинает распухать сердце, - и приоткрывает рот, когда из него, долбаного стакана, начинает вдруг литься вода. На пол, впитываясь в ковёр, достигая босых ног, поднимаясь. Холодная, прозрачная.

Стайлз смотрит, как она поднимается на уровень свисающего с постели одеяла. Иррациональный ужас душит, не даёт произнести ни слова. Позвать отца. Вскочить на ноги. Хотя бы что-нибудь.

Стайлз с силой щипает себя за плечо. Он знает, что это не сон, потому что ему больно. У него пять пальцев. Пять и пять. Всё так, как нужно. Кроме воды, заполняющей комнату. Он судорожно моргает, жмурится, трясётся, как помешанный.

Он зарывается руками в волосы и скручивается на стуле, больно утыкаясь позвоночником в жёсткую спинку.