Шепот пепла

Гвен не спешил выгонять певуна. Только прикрикнул, чтобы убрали за ним. Разносчица вытащила зачуханную девчушку со склада. Та злобно стрельнула глазами в сторону Липкуда, плеснула на пол воды из ковша и принялась торопливо подмывать грязный шлейф от пропитанного жижей кафтана. Обычному человеку сей предмет гардероба и до колен бы не дошел, но Косичка уродился коротышкой немногим выше Эллы.

Доставив другим хлопот, Липкуд и в ус не дул. Он знал, что Гвен стерпит любую его выходку. В такое время певуны — желанные гости. Липкуд мог зазвать в питейную посетителей на целый чернодень. Женщинам хватало домашних забот, а вот мужики, особенно бездельники криворукие — из тех, что ни сеть не сплетут, ни дерево в вещицу полезную не выстругают, сохли от скуки. Приманить их парой-тройкой свежих историй про заморских угодниц было проще простого. А у Липкуда всегда имелось что-нибудь новенькое — увиденное или выдуманное. Заслышав его звонкий голос, даже трезвенники собирали последние сбережения и шли в питейную с виноградными окнами. Как мошки на огонек. Ели, пили, слушали с утра до ночи. Монеты лились рекой, а долги вырастали выше Беркутовой башни. Через несколько тридов с них сыпались, точно листва по осени, «добрые» деньги, полагавшиеся Гвену поверх платы — за ожидание. Добрыми они назывались потому, что хозяин не отправлял под затмение тех, у кого опустели карманы. Он позволял им остаться до конца чернодня, кормил и подливал вина. Правда, добрые монеты выбивал потом совсем не по-доброму. Но люди шли все равно.

— А это чего у тебя? — прогнусавил хозяин, кивнув на спрятанную под тканью Эллу.

Липкуд не спешил показывать находку. В торговле главное — подцепить, поддеть интерес и нагнать тайн. Тогда и выгода больше.

— Ни в жизни не угадаешь!

— Девка?

— Какая тебе девка! — Косичка огляделся по сторонам, нагнулся к стойке и шепнул с заговорщицким видом, — Привидение!

Гвен недоверчиво фыркнул.

— Я вишь грязный какой? Чем воняет, чуешь?

— Дерьмом воняет.

— Смертью пахнет! Смертью!

Липкуд уловил искру страха в темных глазах хозяина и продолжил:

— Не так-то просто я сюда добрался. По болоту шел. По дороге заброшенной. Чуть не утоп. Бреду, значит, смеркаться начало. Воронье на ветках каркает. Дерева ветки свои жуткие выставили — шевелятся. Чернющее все становится. У-у-у. А березы под ногами, как кости белеют. Будто какой гигант там давным-давно в пучину ушел, а потом всплыл рыбой обглоданной. Гляжу я, мелькает что-то невдалеке. И то ближе, то дальше. То едва видно, а то в самый затылок дышит…

Косичка продолжил нагонять жути, и когда Гвен так увлекся рассказом, что даже убрал от носа платок, резко распахнул кафтан.

— Вот!

При виде Эллы хозяин шарахнулся к шкафу, ударился об него. Дрогнули полки. Зазвенели бутыли. Запахло клевером и вереском — это разбились графины с наливками. Содержимое просачивалось меж щелями половиц и струйками стекало в погреб.

Гвен выругался.

Липкуд спрятал девочку.

— Вот так и ходит теперь за мной мертвая! Страсти всякие рассказывает. Кто когда помрет. На ком проклятье висит. У кого дите порченое родиться может. Нашептывает! Спать не дает! А если уйду от нее хоть на шаг — придушит! Вишь след?

Липкуд продемонстрировал красную полосу на шее, натертую узким горлом рубахи. Он уже забыл причину разговора и так раззадорился, что пустил в ход все мастерство выдумки.

Гвен побелел и выпучил глаза. Он и сам походил на привидение. Десяток зевак со страхом таращились на босые ноги Эллы. Повисла напряженная тишина.

Косичка с минуту горделиво ухмылялся, потом сообразил, к чему все пришло, и нервно сглотнул. Иногда ему хотелось откусить собственный язык.

— Так и чего ж ты сюда ее припер! — выдохнул кто-то. — Она ж смерть несет! Подохнем все!

— Да ты не бойся, — прищурился Липкуд. — Никому она вреда не сделает. Потому как я ей крови своей пить даю!

— Крови! — шарахнулся Гвен.

— Так и есть, — хмуро кивнул Косичка. — Уж и таю я, и бледнею. А деваться некуда. Упокоиться ей надо, и тогда можно будет на болотах новую дорогу рубить. Никто там больше не утопнет.

— И чего она тебе нашептывает? — спросил беззубый старик, с опаской подступив ближе. — Дядька у меня на том болоте утоп. Знает она его?

— Знает, — с важным видом заявил Липкуд. — Ругал он тебя, что ты у Совихи фартук утянул с цветами синими, а потом пропил.

— Ба-а-а!

Косичка любил подглядывать, и ему было чем удивить горожан. Но он рассказал только самое невинное. Старая Совиха померла в начале шестого трида. Жила она одна, и мстить за нее было некому. Остальные спрашивать не стали, боясь обличения. На Липкуда поглядывали с опаской, и он скоро понял, что нужно убираться отсюда по добру, по здорову.

— Пойду я дальше, — сказал он, — Мертвая зовет. Только и сказать зашел, что дорогу можно рубить новую на болотах. И вы все не бойтесь. Упокою я ее. И не будет никаких вам проклятий. Только смотрите! Не трогайте ни ее, ни меня, не то к вам прицепится!

Все расступились, когда он, чертыхаясь про себя, побрел к выходу. У порога обернулся.

— Слышь, Гвен! Поесть мне собери в дорогу. Вдруг помру. Не упокою ее тогда.