Шепот пепла

Он вмиг понял, какое место показывала ночная картина. Это были не холмы, а курганы с навершиями, где в ящиках высоко над землей покоились тела колдунов. В Папарии и ближних деревнях о воздушных могилах знал любой непослушный ребятенок. Раз в год местное дурачье даже проводило обряд смелости: молодые парни собирались толпой и ходили на кладбище шаманов. Вроде бы никто так и не решился дойти до конца. Потому как ни одного амулета оттуда не принесли. Липкуд не позарился был на колдовское добро, даже будь у них ящики из золота. От требований призраков волосы на теле встали дыбом. А вот невидимый хлыст Косичку не испугал. Да и голос во второй раз не показался таким жутким. Элла так вообще ничего не слышала. Но вся дрожала, глядя на травяную дорогу.

— Чего это мне туда идти? Упокаивать вас всех что ли? А не помрете во второй раз от наглости такой?

Ветер настойчиво дул в спину. Почти толкал.

— Ты с кем разговариваешь? — шепнула Элла.

— С шаманами проклятыми, — зло сплюнул Косичка. — В гости зовут!

— З-зачем?

— Костяшки в ящиках уложить поудобней просят!

Делать было нечего. Спорить с колдунами Липкуд не решился. И хотя мурашки по спине плясали в два слоя, он развернулся и решительно зашагал в сторону пологих гор. Девочка съежилась, но без заминки последовала за ним. Косичка не переставал ругаться. Отборная брань, особенно та, что выходила в рифму, прибавляла храбрости.

Призраки успокоились. Траву больше не мяли, путь не показывали. Но Липкуд примерную дорогу и без них знал, хотя не бывал ни разу в той стороне.

В Папарии про это место пели так:

За горой корявой, где солнце тонет,
Мертвые на холмах да в гробах ютятся.
За леском, за речкою воет и стонет
Злой шаман, что смерти в лапы попался.

Не ходи по тропке черед долину,

Не держи на запад да свой путь-дорогу.
Коль пройдешь однажды чрез топь-трясину,
Уже не вернешься к родному порогу.

Спалит твои кости черное солнце,

Прах поднимет колкий да холодный ветер.
Над горой корявой стервятник вьется.
Не ходи на запад, а после на север.

Глава 21 На грани миров

Какой же я дурак. Прожил столько лет, а понял предназначение только теперь. Хотел бы похвастать, будто дошел до всего сам, но это ложь чистой воды.

Он объяснил мне, зачем нужны примали и как они появились. Я чувствую себя слепцом, впервые увидевшим мир.

Пастыри пепла. Вестники мертвых. Шаманы. Колдуны. Видящие. Каких только названий не придумали. И хоть бы одно приблизилось к сути!

Теперь я знаю — примали созданы для того, чтобы объяснить людям природу Цели и уничтожить страх перед ней.

(Из книги «Летопись прималя» отшельника Такалама)

(Архипелаг Большая коса, о-в Валаар, пустыня Хассишан, 13-й трид 1019 г. от р. ч. с.)

Под землей холодно и сыро. Сотни луковиц пустили корни. Влажные, разделенные на мириады ворсинок, они впитывали Астре и поднимали по стеблям, чтобы напоить распустившиеся розовые венчики.

Нет рук, нет культей, нет преград.

Больше не калека. Не безногий уродец. Не порченый. Не чье-то бремя.

Просто вода.

Сок в тончайших прожилках лепестков, просвеченный солнцем, иссушенный ветром, испаренный теплом — вот кто он теперь.

Астре был всюду. Растворялся в каплях на дне глиняного колодца среди крупинок песка. Тек подземной рекой в недрах почвы. Терялся среди туманов, пришедших под утро со стороны моря. Блестел росой на ветках шалаша и бурой гриве травинок. Поднимался к далеким облакам и взирал с высоты на алую в лучах рассвета пустыню.

Где-то там шла Сиина. Несла на спине Тили. Вела за руку Бусинку.

Астре ощущал прикосновение ткани ее платья. Цветы клонились к сестре. Грубая материя царапала лепестки. Пыльные ботинки мяли венчики. Астре вдавливался в песок.

Он стал влагой на щеках Сиины. Соленой и горькой. Переплетенной с болью. Сколько тяжелых чувств! Мальвии трепетали от расходившихся вокруг волн отчаяния.

«Не надо».

Астре ласкал руку Бусинки. Касался ее нежными цветами.

«Не надо, не плачь».

Цеплялся за подол Сиины.

«Не кори себя ни в чем».

Шептал влажным ветром, развевая пряди соломенных волос.