Шепот пепла

— Ишь чего! Проваливай отсюда!

— Да ты мне на пол кинь! Я подберу! Она ж кровь мою пьет, сил нету!

Хозяин поглядел на остальных, ища поддержки.

— Дай ты ему! — всполошился старик, укравший у Совихи фартук. — И побольше дай! Пусть далеко уходит! Помрет еще где у околицы, а эта к нам липнуть будет!

Гвен вышел из-за прилавка и похромал к складу. Левая нога у него была короче правой. Через минуту он вернулся и бросил перед Липкудом мешок со съестным.

— На вот. И проваливай! Не вздумай еще сюда приходить!

— Так и знай — уберег ты себя от проклятья! — воскликнул Косичка и, подхватив еду, вышел за дверь.

Пришлось покинуть город и искать укрытие в вересковой пустоши. Остался позади веселый шум, звуки музыки, топот. Липкуд оглянулся. За спиной мерцали оброненные небом звезды — разноцветные фонари Папарии. Он вздохнул, сочинил ругательный стишок и тут же забыл о неудаче. Разжившись хворостом, скитальцы жгли костер на дне оврага. Девочка крутилась возле огня, подставляя пламени, то худенькую спину, то ладошки. Ветра в низине почти не было, но она все равно мерзла.

— Хорошо, что я тебя не продал, — пробормотал Липкуд. — Только что понял. Сама судьба меня спасла.

— Как это? — спросила девочка.

— А так. Жизнь у певунов такая. Есть у нас разные всякие правила, по которым мы живем. И если я вдруг сделаю что-нибудь не по ним, то умру. Нельзя мне много денег иметь. Только монетку или две. На один ужин всего. Чтобы впустили куда-нибудь на постоялый двор. А там уж язык мне заработает и на постель, и на кисель. А если я буду богатый — прибьют. Схватят и прибьют. Любой певун жив потому, что нищий. Брать у него нечего, кроме историй. И все это знают. И не трогают нас за это. А если бы я Гвену тебя продал, он бы каждому растрепал, сколько у меня деньжищ. И уж в первом уголочке получил бы я по почке. Ножом. Так бы и помер.

Элла округлила глаза. Вряд ли она что-нибудь поняла. Липкуд выругался на себя за то, что хорош задним умом, нанизал на веточку кусок сыра и взялся поджаривать. Корочка получалась изумительная. Вкуснее Папарийского сыра с чесноком не было ничего в мире.

Потом они хрустели свежим хлебом и редькой. Жадно грызли бараньи ребрышки. Глотали воду из ближнего ручейка: лысый жадюга не удосужился дать Липкуду вина для согрева.

Девочка ела все подряд. Как только Косичка закончил с готовкой и устроился на траве, она без спроса забралась к нему под кафтан и прилипла пиявкой. Разморенный сытным ужином Липкуд не возражал — вместе теплее.

— Ты прямо как саранча, — сказал он, икнув. — Маленькая, а прожорливая.

Элла продолжала деловито обсасывать ребрышко. Она только сегодня узнала, что на костях бывает мясо. Раньше ее кормили, как собаку — одними объедками.

Ближе к затмению Липкуду поплохело, и он не знал, почему. Голова сделалась чугунной, мысли вязкими, липкими — точь-в-точь холодец. Косичка испугался, что Гвен подсыпал в еду отраву, но Элла чувствовала себя хорошо, и это успокаивало.

Надолго останавливаться не стали: пришла пора подумать об убежище. Липкуд помнил, что ближе к пологим западным горам зеленели луга, где до поздней осени стояли ометы. На материке редко случался снег, но прикорм заготавливали почти все. Летом охапкам несли душистую сочную траву, весной и осенью рвали сухостой, зимой потчевали сеном. Немногие решались оставлять скотину снаружи в чернодни. Вдруг скрутится и удушится. Или убежит. Или волк задерет. А то и шустрый сосед выскочит в самую рань да прирежет кормилицу. Такое бывало не раз, потому затмение приучило хозяев загонять животных в хлева и сараи. Сооружали их по-разному: и вплотную к дому — стена к стене, и в другой части двора. Но тогда объединяли строения глухой деревянной галереей, чтобы в любое время можно было покормить свиней, подкинуть в стойло коровам зелени или соломы, помочь разродиться козе, собрать куриные яйца. В чернодни не было ходу наружу, вот и приходилось делать кой-какие запасы.

Ометы начинали заготавливать только в конце осени, а убирали в середине зимы. Причина крылась в сырости Намула, рожденной обилием озер, болот и дождей. После ливневых сезонов трава плохо и долго сохла, а чаще прела. Лишь к одиннадцатому триду приходила ветреная прохлада, туманы отступали, и тогда вместо силоса получалось неплохое сено.

Глаза Косички нет-нет и подергивались дымкой. Кое-как, с помощью Эллы, ему удалось отыскать в темноте омет. Непослушными пальцами он выдирал пучок за пучком, копая пещеру в мертвой траве. Когда освободилось достаточно места, с трудом забрался внутрь. Девочка скользнула следом. Липкуд запрятал мешок подальше, чтобы зверье не почуяло запах еды. Засыпал вход и рухнул без сил. Внутри было тепло. Воздух быстро согрелся от дыхания. Липкуд чувствовал себя пьяным без вина. Он пожаловался Элле на сильную боль в голове. Девочка гладила горячий лоб Косички холодной ладонью. Утирала пот. Он шумно вздохнул и погрузился в тревожный, темный сон.