Шерли

У больных часто возникают причуды, непонятные здоровым людям; у Каролины тоже была такая причуда, которую вначале никто, даже преданная сиделка, не мог объяснить. В определенный день недели и определенный час больная, как бы плохо себя ни чувствовала, просила поднять ее, одеть и усадить в кресло у окна. Там она оставалась до полудня, и никакие уговоры не могли заставить ее покинуть свой пост до тех пор, пока церковный колокол не отбивал положенные двенадцать ударов. Заслышав их, Каролина успокаивалась и покорно позволяла уложить себя в постель. Она зарывалась лицом в подушку и с головой укутывалась в одеяло, словно пряталась от света и всего мира, который безмерно тяготил ее. Не раз в такие минуты постель больной содрогалась от сдержанных рыданий, а в тишине слышались приглушенные всхлипывания. Все это не могло укрыться от внимательного взора миссис Прайер.

Однажды во вторник утром Каролина, как обычно, попросила разрешения встать и уселась в глубокое мягкое кресло. Прильнув к окну, она стала терпеливо всматриваться в даль. Миссис Прайер сидела чуть поодаль и делала вид, будто вяжет, хотя внимательно наблюдала за своей подопечной. Внезапно мертвенно-бледное лицо Каролины оживилось, потускневшие глаза заблестели, как прежде, и она привстала, жадно всматриваясь в окно. Миссис Прайер осторожно приблизилась к креслу и выглянула из-за плеча Каролины. За окном виднелись кладбище и дорога, по которой галопом скакал всадник. Расстояние было не слишком велико, и дальнозоркая миссис Прайер легко узнала Роберта Мура. Едва он скрылся за холмом, часы пробили двенадцать.

– Можно я снова лягу? – спросила Каролина.

Миссис Прайер довела ее до кровати. Уложив девушку в постель, она задернула полог и встала рядом, прислушиваясь. Легкое ложе сотрясалось, и до миссис Прайер донеслись сдавленные рыдания. Ее лицо исказилось от боли: она заломила руки, и с губ сорвался тихий стон. Теперь она вспомнила: вторник был базарным днем в Уиннбери. В этот день мистер Мур обычно проезжал мимо дома священника незадолго до полудня.

Каролина носила на груди медальон на тонком шелковом шнурке. Миссис Прайер давно обратила внимание на блестящую золотую вещицу, но никак не могла ее разглядеть. Больная никогда не расставалась с медальоном: будучи одетой, она прятала его на груди под платьем, а в постели крепко сжимала в руке. В тот вторник после обеда Каролина погрузилась в сон, больше похожий на летаргию: порой он помогал ей коротать бесконечные дни. Погода была жаркая, больная беспокойно ворочалась, и одеяло чуть сбилось. Миссис Прайер наклонилась, чтобы поправить его. Маленькая слабая ладонь Каролины безжизненно покоилась на груди, прикрывая свое сокровище. Тоненькие, полупрозрачные пальчики разжались во сне. Миссис Прайер осторожно потянула за шнурок, вытащила крошечный медальон и откинула крышечку. Медальон был совсем маленький, тонкий и вполне соответствовал своему содержимому: прядке черных волос, таких коротких и жестких, что их явно срезали не с женской головы.

Неловкое движение натянуло шелковый шнурок. Каролина вздрогнула и проснулась. Последнее время она долго собиралась с мыслями, когда просыпалась, ее взгляд слегка туманился. Каролина приподнялась, словно от ужаса, и воскликнула:

– Не забирай его у меня, Роберт! Пожалуйста! Это мое единственное утешение, позволь мне сохранить его. Я никому не говорила, чьи это волосы, никому не показывала…

Миссис Прайер уже скрылась за пологом. Сев в глубокое кресло у постели, она вжалась в него, чтобы ее не заметили. Каролина оглядела комнату и подумала, что в ней никого нет. Спутанные мысли постепенно прояснялись, возвращались на берег разума усталыми птицами и складывали ослабевшие крылья. В комнате царила тишина, и Каролина подумала будто она одна. Она еще не пришла в себя: наверное, самообладание и сила воли покинули ее, а может, тот мир, где живут сильные и успешные, уже ускользал от нее навсегда. Так, по крайней мере, ей часто казалось в последнее время. Каролина никогда не размышляла вслух, пока не заболела, но теперь слова невольно срывались с ее губ: