Шерли

Дочери у этой пары представляли собой образец для подражания: высокие, с римскими носами, безукоризненно воспитанные. Все, за что бы они ни брались, получалось у них хорошо. Ум их развился благодаря истории и самым серьезным книгам, мнения и взгляды они высказывали безупречные. Вряд ли можно было найти кого-либо, кто вел бы более упорядоченную жизнь или обладал более приличными склонностями, привычками и манерами. Они знали наизусть некий школьный кодекс для юных девушек, который определял их речь, поведение и все прочее, ни на шаг не отступали от его нелепых догматичных предписаний и втайне ужасались, когда этот кодекс нарушал кто-нибудь другой. Они не выносили того, что прочие называют оригинальностью. Они сразу обнаруживали признаки сего зла, и где бы ни встречали его следы – во взгляде, в словах или делах, в свежем, энергичном слоге новой книги или в интересном, чистом выразительном языке разговора, – тотчас вздрагивали и съеживались. Опасность нависала над их головами, смертельная угроза подстерегала их на каждом шагу! Что это еще за странность? Если вещь непонятна, значит, плоха. Надо ее немедленно разоблачить и заковать в цепи.

Генри Симпсону, единственному сыну и самому младшему в семье, было пятнадцать лет. Обычно он держался около своего гувернера, а если и отходил от него, то лишь для того, чтобы подойти к кузине Шерли. Мальчик сильно отличался от сестер: невысокий, хромой и бледный, большие, глубоко посаженные глаза болезненно мерцали. Обычно они казались словно затуманенными, но порой вспыхивали и тогда не просто сверкали, а пылали огнем. Душевные переживания окрашивали его бледные щеки румянцем, а неверные движения искалеченного тела вдруг приобретали решительность и целеустремленность.

Мать любила Генри и верила, что его особенности – знаки Божьего избранника. Она видела, что он не похож на других детей, и считала его новым Самуилом, от рождения посвященным Богу. Мальчик должен был стать священником. Отец и сестры не понимали Генри и почти не обращали на него внимания. Шерли привечала его, и вскоре он стал ее любимцем и товарищем по играм.

В этом семейном кругу, вернее, за его пределами, вращался гувернер – близкий и одновременно чужой, как спутник планеты. Да, Луи Мур оставался чужим в семействе Симпсон: он был связан с ними, но независим, всегда рядом, но как бы в отдалении. Члены этой примерной семьи обращались к нему с должной учтивостью. Отец был сдержанно любезен, хотя порой раздражителен; мать по доброте своей относилась к нему внимательно, однако без душевной теплоты; дочери воспринимали его как абстракцию, а не как живого человека. Судя по их поведению, воспитатель брата для них просто не существовал. Девушки были образованны; он тоже, но не для них. Они обладали самыми разнообразными достоинствами; Луи Мур также имел таланты, но они этого словно не видели. Самый вдохновенный рисунок, набросанный рукой гувернера, в их глазах оставался чистым листом бумаги, самое его оригинальное мнение пролетало мимо их ушей. Ничто не могло заставить их нарушить правила благопристойности!

Следовало добавить, что благовоспитанность семейства Симпсон была воистину неповторимой, однако припоминается одна подробность, сильно удивившая Каролину Хелстоун. Она заметила, что у кузена нет ни одного доброго друга в Филдхеде, ни одной симпатизирующей души; даже мисс Килдар, подобно благовоспитанным мисс Симпсон, воспринимала его не как живого человека с благородными чувствами, а лишь лишь как учителя.

Что же случилось с Шерли? Почему, при всей ее душевной доброте и сердечности, она оставалась безразлична к ужасному положению своего ближнего, который чувствовал себя таким одиноким в ее доме? Возможно, она и не обращалась с ним свысока, скорее всего просто не замечала, будто не видела. Луи Мур приходил и уходил, разговаривал или молчал – она почти не вспоминала о его существовании.