Шерли

В общем, для Роберта Мура выдалось не лучшее время – страдая от боли, на грани смерти, не в силах пошевелиться и даже заговорить, неделями напролет он созерцал одну только сиделку-великаншу да изредка троицу хирургов. Так прошел целый месяц; ноябрьские дни становились короче, а ночи – длиннее.

Первое время пленник еще пытался противиться миссис Хосфолл: ему была омерзительна ее неприглядная внешность и неприятны касания грубых рук, – однако сиделка усмирила его в два счета. Ее не впечатлил ни высокий рост пациента, ни крепкое сложение; она легко ворочала раненого, будто младенца в колыбели. Если он бывал послушен, называла его «дитя», если упрямился, могла встряхнуть. Стоило лишний раз открыть рот в присутствии Мактурка, как она вскидывала руку и шикала, будто нянька на капризного ребенка. Наверное, Муру было бы легче выносить ее общество, если бы она не пила и не курила, но увы…

Однажды, дождавшись, когда сиделка выйдет, Мур пожаловался хирургу, что дама пьет как сапожник.

– Уважаемый сэр, таковы все сиделки, – усмехнулся тот. – Впрочем, у Хосфолл есть одно неоспоримое достоинство: пьяная ли, трезвая, она не забывает выполнить все мои распоряжения.

Так миновала осень; туманы и дожди перестали рыдать над Англией, холодные ветры унесли их прочь. За ноябрем пришла зима, чистая и трескучая. Тихий день сменился кристальными сумерками. Пейзаж окрасился в цвета Северного полюса: все вокруг засверкало пуще драгоценных камней белым, лиловым или бледно-зеленым. Холмы стали сиреневыми, заходящее солнце – багряно-красным, небо покрылось серебристой льдистой коркой, и на нем выступили звезды – не золотые, как всегда, а тоже серебряные, – на землю легли серые, или лазурные, или зеленоватые тени, прозрачные и глубокие.

Однако что это мелькает там, среди деревьев, давно уже не зеленых и даже не пурпурных, что это темное движется в сером лесу? Это мальчик, ученик из Брайрфилдской средней школы! Отчего-то он отстал от спешащих домой товарищей, бредет теперь в поисках знакомого дерева, растущего на мшистом холмике, где так удобно сидеть. Но зачем? Что ему тут делать? Холодает, время близится к ночи!

И вот мальчик садится. О чем он думает? Может, чувствует невинную красоту природы, что раскрылась ему этим вечером? Или любуется жемчужно-белой луной, которая глядит сквозь голые ветви?

Сложно понять… Мальчик тих, и лицо его непроницаемо. Он словно бы нацепил маску, чтобы скрыть мысли и переживания. Для своих лет (а ему не более пятнадцати) он высок и весьма непривлекателен, однако не сутулит по-рабски плечи – напротив, расправляет спину, будто бы ожидая вызова и возможности дать отпор. Мудрые учителя наверняка предпочитают с ним не спорить. Ломать его волю силой бесполезно, льстить и угождать – еще более опасно. Проще предоставить юношу самому себе; лучшим для него наставником станет время.

Надо сказать, что Мартин Йорк поэзию всячески презирал. Заговорите с ним о чувствах – и в ответ услышите язвительную насмешку. И все же зачем-то он пришел сюда – блуждает теперь в одиночестве, выжидая, когда величественная природа раскроет его пристальному взгляду книгу своих безмолвных торжественных стихов.

Вот Мартин садится и достает из ранца томик – не латинский словарь, отнюдь, а сборник запретных сказок. Угасающего света еще хватает для зорких юных глаз, а вскоре, через час, восстанет и луна – ее тусклое сияние уже понемногу заливает поляну. Мартин открывает книгу, и воображение уносит его в дальние горы: суровые, пустынные, лишенные красок. На ветру звонят колокола, и из густого тумана возникает яркое видение – дама в зеленом одеянии на белоснежном скакуне. Он ясно различает перед собой ее платье, драгоценности, сбрую на коне… Дама произносит чарующие слова – и отныне он, скованный заклятием, должен следовать за ней в сказочную страну…

Вторая легенда уводит нашего героя на побережье. Грохочут воды, разбиваясь о крепкий утес. Льет дождь, бушует ветер. Гряда черных острых скал клином вонзается в море, а над ней, внизу, повсюду мечутся, взлетают, толкаются и сыплют снежными брызгами волны. По вершине скалы пробирается одинокий путник. Он идет, осторожно ступая по склизким водорослям, вглядывается в бездну, где в пучине изумрудно-чистой воды колышутся гигантские травы странных причудливых форм – на земле таких не сыскать, – а под змеевидными стеблями лежат груды сокровищ: зеленых, лиловых, жемчужных ракушек… Вдруг слышен крик! Путник оборачивается и видит на самой вершине рифа высокий белый силуэт, сотканный из водяных брызг: прозрачный, трепетный, леденящий душу. И он не один, нет! Вот другой, третий, десятый – и на скале толпится уже целое сонмище пенных женщин, бледных призрачных нереид.