Шерли

Утром выпало много снега, навалило высокие сугробы, и за завтраком миссис Йорк объявила, что детям не надо ходить сегодня в церковь: лучше остаться дома, посидеть в малой гостиной, а Роза и Мартин поочередно почитают им проповеди реформатора и пророка Джона Уэсли, которого миссис Йорк с супругом очень уважали.

– Если Роза хочет, пусть читает, – буркнул Мартин, не отрывая глаз от книги, которую по обыкновению листал за завтраком.

– Роза будет делать что велено. И Мартин – тоже! – многозначительно произнесла мать.

– А я пойду в церковь, – заявил ей сын с непоколебимостью истинного Йорка, который точно знает, чего хочет, и который добьется своего, невзирая ни на какие трудности.

– Сегодня плохая погода, – напомнил отец.

Мартин не снизошел до ответа. Он лениво перелистывал страницы, медленно жуя хлеб и запивая молоком.

– Мартин терпеть не может церковь, однако слушаться старших, видимо, не любит еще больше, – заметила миссис Йорк.

– По-вашему, я одержим духом противоречия?

– Именно так.

– Ничего подобного!

– Откуда тогда сей внезапный порыв?

– По многим причинам, объяснить которые будет непросто, – проще вывернуться наизнанку, чтобы показать вам внутреннее устройство моего тела.

– Вы только послушайте, послушайте Мартина! – воскликнул мистер Йорк. – Надо будет отдать его в юристы, пусть зарабатывает на хлеб языком. Эстер, твой третий сын – прирожденный адвокат, у него есть все необходимые для этого ремесла качества: нахальство, раздутое самомнение и умение болтать.

– Роза, передай, пожалуйста, хлеб, – невозмутимо, даже флегматично отозвался Мартин.

От природы у него был глубокий выразительный голос, который при «дурном настроении» становился тише женского шепота. Чем более упрямился Мартин, тем мелодичнее и грустнее звучала его речь. Он вызвал слугу и вежливо попросил достать ему уличную обувь.

– Мартин, дорогу замело, – принялся убеждать его отец. – Там едва ли сможет пройти взрослый мужчина. Впрочем, – продолжил он, заметив, как Мартин встает при звуке церковного колокола, – не буду препятствовать твоему порыву, пусть он и вызван одним лишь упрямством. Иди и доберись до церкви! Иди сквозь ледяной ветер и колючие мокрые сугробы, что преградят тебе путь! Иди, раз уж не хочешь сидеть у теплого камина.

Мартин молча накинул пальто, намотал на шею шарф, надел фуражку и вышел.

«У отца больше здравого смысла, чем у матери, – размышлял он по дороге. – Почему женщины столь глупы? Бьют по самому больному месту, воображая, будто перед ними бесчувственный камень».

До церкви он добрался рано.

«А если она испугается непогоды? Сегодня прямо-таки декабрьская метель. Или эта миссис Прайер велит ей остаться дома? Получится, я пришел зря – вот тогда разозлюсь всерьез! Впрочем, она должна прийти, невзирая ни на бури, ни на метели, ни на град со снегом, если только в этой хорошенькой головке есть толика ума. Она придет хотя бы затем, чтобы увидать меня. Наверняка ей захочется получить еще одну весточку от своего проклятого возлюбленного. А я хочу вкусить новый глоток того, что наполняет эту жизнь смыслом, в чем заключена ее суть. Жизнь без приключений – все равно что дрянное выдохшееся шампанское».

Мартин огляделся. Холодная церковь была пуста, лишь в самом углу примостилась старуха. Утренний перезвон стих, потом негромко звякнул один колокол, второй – и под гулкие звуки прихожане стали занимать скамьи. В такую непогоду свою преданность церкви доказывали лишь самые старые, нищие и убогие. В это снежное утро на дороге не показался ни один экипаж, все состоятельные семейства предпочли остаться дома. Передние скамьи, обитые мягкой тканью, пустовали, а сзади на голые дубовые доски уселись дряхлые старики и оборванцы.

– Если она не явится, я буду презирать ее, – зло пробормотал Мартин.

В дверях показалась широкополая шляпа священника. Мистер Хелстоун и его причетник вошли в ризницу.

Колокола стихли. Двери закрылись. Служба началась. Скамья, отведенная для родни священника, пустовала. Каролина не пришла.

Мартин ее запрезирал: «Дура! Никчемная дрянь! Глупая болтунья! Такая же слабовольная, себялюбивая и самовлюбленная кукла, как и прочие девицы! Она ничуть не похожа на тот портрет. Глаза мелкие и невыразительные, нос короткий и ничуть не греческий. В губах нет очарования. Ей не развеять моих мрачных мыслей, не приободрить меня. Кто же она? Пустышка, кукла, курица в юбке!»

Юного циника так поглотили сетования, что он забыл встать с колен, когда завершилась литания. Под первые звуки гимна Мартин все еще оставался в смиренной позе. Этот промах разозлил его сильнее. Спохватившись, он вскочил и залился краской до ушей (поскольку был чувствительнее самой стеснительной девицы). Хуже всего то, что ровно в эту секунду двери приоткрылись и в церковь под топот десятков ног хлынул поток учеников приходской школы. В Брайрфилде было принято зимой держать детей у теплой печи и пускать под холодные церковные своды лишь перед самым причастием.