Шесть рассказов

— Хо-хо, «голова». Это хорошо. Но ты пойми: если я пою, это не значит, что я придаю песне значение. Мне все равно, что петь... Так, значит, это не Угуисуномия...

Косые струи дождя хлестали нещадно. Свет из близлежащих домиков выхватывал из темноты две бредущие фигуры. Но вот оба очутились по колено в блестевшей луже. Лужа, казалось, состояла из кусков цветного стекла. Трезвый Яомаса рассердился. Вскочив, он один подошел к стеклянным дверям домика, стоявшего у речки, и распахнул их. Тогда и пьяный, согнувшись, весь в грязи, поспешил за ним.

— Ты от меня бежать? Это же нечестно!.. Бросать боевого товарища!

И руки, и грудь, и колени — все у него было в грязи. Уперев оба измазанных локтя в стойку перед кастрюлями с блюдом «одэн», пьяный без стеснения заорал:

— Сакэ!

— Еще не напился? — сказала смазливая хозяйка, окинув взглядом пьяного и закрывая дверь, которую он оставил открытой настежь. Но пьяному было уже все равно, есть сакэ или нет. Пить в эту минуту расхотелось. Он чувствовал себя так, будто падал в преисподнюю, будто его всасывало в какую-то темную дыру.

— Горько нам было, да, но ведь проделали колоссальный путь... А что в конце концов осталось? Человек, называемый «я». Вот и все. Но я не отчаиваюсь, нет. Уж как-нибудь дотяну... даже если все меня бросят. Вот каков мир... Возвращаешься — и со всех сторон только белый дым... Эй, ты, алло!., алло!., а у тебя как там было?.. Вот те, кто там застрял, наверное, только и думают, как бы вернуться... А мне хочется показать им эту жизнь. Вообще есть вещи, о которых хочется сказать, да не скажешь... Сакэ есть у вас или нет?

Налив сакэ из бутыли в маленький графинчик, хозяйка поставила его греться, а перед пьяным очутилась фаянсовая стопка.

— Ну и видик. На этакого красавца заглядишься. Кем ты работаешь?

— Зеленщиком, — ответил Яомаса.

— Зеленщик?.. Морковь, репа... Это хорошо. Сейчас даже позавидовать можно: в январе торговля бойкая...

И она налила в стопку горячего сакэ. Пьяный сделал большой глоток. Сакэ появилось и перед Яомаса.

— Ну, товарищ дорогой, выпьем.

В устах этого пьяного слово «товарищ» теряло свою официальность, становилось теплым. Яомаса единым духом проглотил сакэ.

— Здорово. Великолепно. Вкусная это штука.

Пьяный перестал елозить грязными локтями по стойке: глубоко вздохнув, он уронил лицо в ладони и запел одну из военных песен:

— А-а-а... Тем голосом, тем лицом...

А Яомаса заказывал уже вторую стопку. Без шляпы, с седеющими космами, падавшими на лоб, пьяный горланил всплывавшие в памяти отрывки из разных песен.

Без шляпы его лицо казалось моложе.

ПОЗДНЯЯ ХРИЗАНТЕМА

По телефону было сказано: «Зайду к вечеру, часов в пять». Отходя от телефона с смутным чувством удивления — неужели уже больше года миновало с тех пор?—Кин взглянула на часы. До пяти оставалось еще два часа. Ванну — вот что надо успеть! Это главное. И, оставив служанку за приготовлением ужина, Кин поспешила в баню. Непременно выглядеть моложе, чем в день их последней встречи, не дать заметить, что она постаре

ла,— это было бы равносильно поражению. И ванну она принимала долго, не спеша. Вернувшись домой, Кин достала из ледника мелко наколотый лед, завернула его в марлю и минут десять энергично массировала лицо льдом перед зеркалом. Массировала до тех пор, пока кожа не покраснела и стала неметь. Пятьдесят шесть лет! Трудно сладить с этим страшным для женщины возрастом, но Кин уверена, что ей поможет опытность. Дорогим заграничным кремом она натерла застывшую кожу. Но из зеркала смотрело старое, посиневшее лицо с вытаращенными глазами, и Кин почувствовала к нему отвращение. Перед ней всплывал ее прежний облик, некогда сиявший на открытках ослепительной красотой Откинув полы кимоно, Кин впилась глазами в кожу на бедрах. Тело утратило прежнюю упругость, синие прожилки стали заметнее. Ободряло, однако, то, что до настоящей худобы еще далеко, что еще можно встречаться с мужчинами: единственным утешением в жизни казалось только это. Кин поглаживала ноги с чувством удовлетворения. Кожа была мягкая, как пропитанная маслом замша.

Среди зрелищ, описанных в повести Сайкаку ¹⁸ «Разные земли узнаются через Исэ Моноготари», запомнилось такое: две красавицы, Осуги и Тама, играют на сямисэне, перед ними — натянутая ярко-красная сеть, а сквозь ячейки сети мужчины, целясь, бросают в женщин монеты. Женщины были очень красивы, и при воспоминании об этом Кин охватывала грусть — ее красота, еще недавно такая яркая, безвозвратно отошла уже в прошлое.