Шествие динозавров

За моей спиной вургр, чавкая и сопя, вылизывал мою кровь из плошки. Что он там плёл про Дзеолл-Гуадза и вауу?.. Занятно: у многих народов поделиться кровью означало побрататься. Из Геродота[57]: «Когда двое желают заключить договор о дружбе, то третий становится между ними и острым камнем делает надрез на ладони у большого пальца каждого участника договора. Затем, оторвав от их плащей по кусочку ткани, смачивает кровью и намазывает ею семь камней, лежащих между будущими союзниками. При этом он призывает Диониса и Уранию». Славный был обычай. Если бы министр Шеварднадзе[58], наложив визу на документ, сей же час подставлял большой палец, а рядом стоял бы уже наготове с острым камнем генсек ООН дон Перес де Куэльяр[59], поменьше бы, наверное, стало у нас корешков, жадных на халяву до нашего сырья: непохоже, чтобы Эдуард Амвросьич легко расстался с каплей своей личной кровушки — это вам не общеколхозная нефть, не газ, не системы «Стрела»… Но вот никто, кажется, до сей поры не исследовал гастрономического аспекта подобных обычаев. Высокие договаривающиеся стороны цедят свои эритроциты в хрустальные бокалы, обмениваются оными вместе со свежеподписанными бумагами и употребляют внутрь в знак дружбы и согласия… Нет, лажа, какое-то упырство. Граф Влад Дракула и графиня Элизабет Батори[60] — вот они могли бы оформлять таким ритуалом свои договоры, если бы их жизненные линии пересекались в реальной истории. А эти… То есть, понятно, если повнимательнее приглядеться к физиономиям наших политиков… И всё же это ещё не вампиры — так, мелкий гнус. Но вот вопрос: каковы будут те, кто придёт им на смену?

Куда было приятнее смотреть на Оанууг.

Я снял с себя бронзовую басму с отчеканенным знаком императорской власти и протянул девушке. Та не пошевелилась. Тогда я своими руками надел басму ей на шею. Кожа Оанууг была прохладна и шелковиста. Мне нестерпимо захотелось прикоснуться к ней ещё раз.

— Оанууг, — произнёс я наконец это имя, похожее на порыв ветра.

Она перестала шептать заклинания и поглядела на меня. Впервые — мне в глаза. В мои безобразно тусклые глаза.

— Тебя никто не тронет, — сказал я. — Слышишь, никто. Клянусь молотом Эрруйема.

— Дурак, — насмешливо сказал сзади вургр. — Одно слово — ниллган… Думаешь, ей это в радость?

Глава восемнадцатая

… Спецсеминар по единоборствам. Самый оживлённый и многолюдный. Место действия — просторный, ослепительный зал площадью никак не меньше гектара, который горделиво именуется «Палестра». Его охотно посещают не только «ланспасады», но и просто сотрудники Центра. Впрочем, «ланспасады» обучаются в сторонке. Хотя бы по той причине, что для них это не игра, не времяпровождение, а будущая работа. Да и гипнопедическая подготовка у нас, очевидно, не в пример более жёсткая. Нужно ли какому-нибудь программисту или бухгалтеру знать, что «этот же захват, но проведённый более энергично, с давлением большого пальца левой руки на артерию, приводит к потере сознания противником, а будучи выполнен с коротким, но сильным ударом большого или среднего пальца правой руки в технике «атэми» в точку «инсё», гарантированно повлечёт за собой мгновенную смерть оппонента»?..

Мастера сменяют друг друга. Мы постигаем искусство традиционного японского фехтования на мечах — кэндо, на алебардах — нагината, на изострённых копьях — яри. С иронией примериваемся к сельскохозяйственным орудиям…

— Если у вас в руках меч, а у нищего крестьянина — то, чем он убирает свой скудный урожай, — усмехается мастер Цхай, — шансов у него будет немного… против таких могучих бойцов, как любой из стоящих передо мной!

В руках у него два маленьких серпа-кама. Он жестом приглашает всех желающих атаковать его. У меня особой охоты нет, зато есть у Кентавра и Апостола. Оба крутят мечами, как вертолёты несущими винтами, орут для устрашения… получают по глубокой царапине и, шипя от боли, отступают. Мастер Цхай отбрасывает серпы и поднимает с пола цеп-кусари.

— Ты! — показывает он на меня.

Я делаю вид, что не понимаю обращённых ко мне слов. Ланспасады, злорадно хихикая, выталкивают меня вперёд. Каждый должен нести свой крест в одиночку… Я собираюсь с духом, аккумулирую все внутренние резервы, глубоко дышу, превозмогаю дрожь в коленях, обливаюсь холодным потом, словом — изо всех сил прикидываюсь бесстрашным истребителем оборзевших колхозников. Исторгаю из груди боевой клич — нечто среднее между мяуканьем котёнка и криком роженицы. Все лежат. Мастер Цхай морщится, словно ему поднесли стакан неразбавленного одеколона, и обречённо разводит руками. Дал же бог ученичка…

Хороший момент для атаки! Я тычу остриём меча в незащищённую грудь наставника и… остаюсь без оружия. Да ещё получаю вполне реальной цепурой по ногам. Спасибо, что не по башке.

Всё равно больно! Очень больно, мать вашу!..

Я корчусь на дощатом полу «Палестры», надо мной стоит зверь-мастер, угнездив свою вонючую потную ступню на моей шее, и объясняет, какие ошибки допустил этот поверженный засранец. Это я — поверженный засранец. А как ещё меня назвать?