Шествие динозавров

— Наивно, поверхностно… — мурлычет он. — Но по сути верно. Насчёт ритуалов… не совсем точно. Вся проскопия зиждется на ритуалах. А так… твёрдый «уд».

— Даже обидно, — прикидываюсь я. — Мой уд, когда нужно, всегда твёрдый!

Проходит какое-то время, прежде чем он оценивает мой каламбурчик…

Глава двадцать седьмая

Я шёл через рыночную площадь, и лицо моё было открыто. И без того невысокие зигганы при моём появлении делались ещё ниже, невольно ссыхались, горбились, норовили исчезнуть. «Нагнали мы на них страху», — подумал я равнодушно. Поравнявшись с лотком чеканщика, нагнулся, подбросил на ладони кованый гребень с изображением сражающихся скорпионов-уэггдов. «Взять бы Маришке! Да только позволят ли мне эту контрабанду?..» Таких гребней у нас не делали. Промышленность штамповала пластмассовые расчёски, которые что потерять, что выкинуть не жаль. Этому же товару место лишь в музее. Но ни один музей мира не мог на такое рассчитывать…

Я поднял глаза, намереваясь спросить цену. В радиусе тридцати шагов площадь как вымело. Образовался вакуум.

И даже не мой облик, в общем-то, довольно непримечательный, был тому причиной. И даже не особая моя близость к императорской особе. Юруйагов, допустим, здесь не так страшились… Я был для них зомби. Мертвец, восставший из праха. Выходец из мрачных чертогов Эрруйема. При всём своём стихийном материализме простые зигганы подсознанием, подшёрстком чуяли мою потусторонность. Воплощённое инобытие. Должно быть, они исходили мурашками и холодным потом, не владея собой. Как они распознавали во мне чужака? Дело не только и не столько в моих несветящихся глазах. В конце концов, вся империя существовала в сплошном кольце «тусклоглазых» народов, спокойно общалась с ними, торговала, воевала помаленьку, ввозила оттуда рабов. Такие рабы назывались «гбеммганы», и в переводе это означало примерно то же, что и «ниллган». Но было очевидно, что я упускал некий потаённый смысловой оттенок в этих двух словах, а он-то и отличал меня от всех прочих «тусклоглазов», которых тут не боялись даже дети.

Паучья кровь, может быть, я пахну иначе?!

Неужели всякое время имеет свой ни с чем не сравнимый запах?

За пределами незримо очерченного круга продолжалась рыночная жизнь, несуразная и непонятная. Забыв обо мне, возможно — не принимая во внимание, торговцы козами затеяли натуральный обмен с торговцами человеческим товаром. Немолодой, но мускулистый, сильный ещё раб шёл за две дойных козы. Хозяин раба настаивал и на козлятах, но пока без особого успеха. Другой работорговец предлагал, кажется, молодую рабыню-гбеммганку в обмен на козу. С ним даже не разговаривали.

А рабыня была хороша. Нагая, белокожая, с распущенными вороными волосами, она сидела на корточках рядом с мохнатыми пегими козами и безучастно водила пальцем по дорожной пыли. Двуногое животное… Откуда она попала сюда, какого она роду-племени? Мне вдруг захотелось подойти к ней и попробовать заговорить. Запросто, по-русски. Отчего-то казалось, что она поймёт меня. Хотя бы с пятого на десятое. Мы оба чужие здесь. Возможно даже, мы окажемся родственниками, если на материке у неё остались братья и сёстры, которые взрастят целое древо потомства. Мы — крохотные островки исторической реальности в этой империи теней… Я даже непроизвольно сделал шаг в её сторону. Хвала Юнри, второго шага не последовало. Если я был прав насчёт запаха иного времени, она испугалась бы меня точно так же, как и её светоокие хозяева. А мне не хотелось бы разрушить в себе все иллюзии до последней… «Прощай навсегда, землячка», — сказал я мысленно и отвернулся.

На другом конце площади лупили только что пойманного вора. Избиваемый молчал. Везде свои правила: вор принимал муку, ограбленный отводил душу. Чего зря шуметь?.. Зато с восточного края рынка неслись дикие вопли. Там казнили и пытали. По пролетарской логике мне полагалось обнажить меч и поспешить на выручку угнетённым. Я даже не шевелился. Продолжал любоваться искусством чеканки и клясть себя в равной мере как за чистоплюйство, мешавшее внаглую забрать изделие и уйти, так и за опрометчивое решение явиться сюда открыто. «Сам виноват. Если дьявол собрался в люди, пусть упрячет рога. В следующий раз одену плащ с капюшоном…» Я с сожалением бросил гребень на лоток.

Где-то тут, не узнанный мной, сидел в пыли, поставив перед собой глиняный черепок для подаяний, слепой Дууз-Дзаби. А вокруг него вертелся скверный мальчишка Агдмроан, которому я непременно должен был засобачить пендаля. Не знаю, за что — должен, и всё.

В гончарне было чисто прибрано и вкусно пахло свежими лепёшками. Меня здесь ждали. К моему приходу готовились.

Оанууг сидела в дальнем, тёмном углу лавки, смиренно сложив руки на коленях, сияя оттуда глазищами. Вургр угнездился на скамье напротив оконной щели. Умытый, умащённый дешёвыми благовониями, с расчёсанной надвое бородой, в новой, наверняка ворованной, серой гимре. И не подумаешь про него, что душегуб.

Я потянул носом. Мясо, жаренное на камнях. С душистыми травками. А к лепёшкам — козье молоко.