Школьники

Хаим все еще не приходит. Мы ходили к нему опять, ему уже лучше, но он говорит, что боится ходить в школу, если будет Бранд. Но, может, Бранд и исправится. Его отец ведь обещал следить за ним.

Наше заявление в отряде будут скоро разбирать и нас тогда, сказали, позовут в отряд. А вчера в нашей стенгазете появилась заметка:

"У нас в четвертой группе завелся любопытный тип — некто Б.: он воображает, что живет в царское время. Преследует ребят из других наций, хулиганит. Придется ему напомнить, что теперь власть советская.

Наблюдающий".

Мы сразу догадались, что речь идет о Бранде. Написал эту заметку Иванов. Бранд теперь страшно злится. На переменке кто-то сказал ему:

— Иди, там тебя уже в стенгазете продернули… Бранд сейчас же побежал. Я пошел за ним, чтобы посмотреть, что будет.

— Вот сорву газету, — крикнул Бранд и сделал вид, что в самом деле хочет сорвать газету. Но сделать он этого не посмел. Позлился, позлился и отшился куда-то.

Ребята говорили об этом. Как неприятно в самом деле попасть в стенгазету. За хорошее туда не втиснут.

3 декабря.

Звеновая работа у нас совсем наладилась. Мы занимаемся пятерками, и никто почти не ссорится. Марья Петровна говорит, что мы сами не замечаем, как в нас вырабатывается хорошая привычка работать коллективом, и потом наши худшие ученики, работая вместе с хорошими, исправляются. Наверно это так и есть, потому что Лабзин, который в нашем звене, уже не пишет, как дурак, что попало, а интересуется, переспрашивает и иногда говорит, как он хочет. Значит, и правда — так хорошо.

5 декабря.

У нас вечная буза со всякими выборами и перевыборами. У нас ведь самоуправление, то есть мы сами должны следить за работой ребят и порядком в классе. В прошлом году весь наш класс разделялся на три секции, нынче ввели новое. Весь класс, кроме учебных звеньев-пятерок, разделяется еще на звенья-шестерки. Это для управления. Звеновые всех шестерок со всех групп соединяются в учком. Учком собирается раз в месяц и обсуждает всякие школьные дела. Вообще у нас все это очень сложно. Когда я рассказываю маме о нашем управлении, она смеется и говорит:

— Ох, — не рассказывай… Я все равно ничего не понимаю.

— Ну чего тут не понять — звенья и звенья и учком, — сержусь я.

— А почему же звенья и звенья? — переспрашивает мама.

— Ах, мама, ну как ты не понимаешь? — все больше возмущаюсь я и начинаю объяснять сначала: — Разделились на звенья, потом еще на звенья для управления. Для занятий и для управления.

— Довольно, довольно, — кричит мама. — Понимай уж все ты сам… Я не пойму этого никогда.

— Вот вы, все женщины, ничего понять не хотите, — уже совсем злой, кричу я…

Мама смеется.

— Оставь ее, Ленька, — говорит отец. — Пускай с горшками возится.

Так вот у нас в звеньях тоже целая буза.

Как-то выбрали звеновым шестерки Витю. Он — хороший ученик, но страшный мазила и вообще Марья Петровна говорит, что он — безалаберный: например начнет что-нибудь — не кончит, или горячится, где не надо. Или в серьезную минуту вдруг зашалит и захохочет. На последнем учкоме он все время смеялся и разговаривал со своим соседом, и вчера Марья Петровна сказала ему, что он не может быть звеновым.

Витька заплакал.

— Ну, хватит реветь, тоже. Не стыдно. А еще пионер! — крикнул Иванов.

— Не плачь, Витя, — уговаривал его Саша. Но он все не унимался и ушел из школы с красными глазами и красным носом.

Ну, еще бы, конечно неприятно слушать такие вещи. Но и вести себя уж так хорошо тоже не легко.

10 декабря.

У меня опять неприятность с мамой. Даже папа вмешался в это дело. Вдруг мне захотелось иметь деньги. У некоторых наших мальчиков есть монета — 20, 30 и даже 50 копеек. А у одного так целый рубль. Мама мне дает иногда на завтрак 5 коп. Я решил, что не буду покупать булку, а деньги буду копить. На третьей перемене, когда у нас все завтракают, у меня живот сводило от голода. Так хотелось купить булку, так хотелось, но я удержался и не купил. Домой пришел злой-злой. Когда поел, стал сразу добрее.

И так три дня подряд. На переменке ничего не ем, а как приду домой, швыряю книги и с мамой воюю.

Мама мне сказала:

— Не говори таким раздраженным тоном. Садись скорее есть.

— Сяду, — буркнул я.

Вообще, пока не поем, все мне не так Потом поем и одумаюсь — почему я злой. Вчера мама меня порасспросила, я не мог скрыть и сказал. Потом я ругал себя, что не соврал, но соврать я не умею. Мама услышала о деньгах и рассмеялась и рассердилась одновременно.

— Так вот в чем дело! — вскричала она. — Вот почему ты такой злющий приходишь из школы. Ты голоден, а когда человек голоден, он никогда не бывает добр. И зачем тебе деньги? — вскричала она с негодованием. — Какие-то глупые мальчишки придумали копить деньги, ты из-за этого голодаешь.

— Они не глупые, — говорю я.

— Ну скажи, скажи, зачем тебе деньги? — решительно подступила ко мне мама.

— Ну, так… Многие мальчики копят…

— Да зачем, скажи? Что будешь ты с ними делать?

— Куплю что-нибудь.

— Ты глупый, — рассердилась мама. — А я скажу об этом отцу.

Она все рассказала папе. Он рассмеялся, добрым таким голосом сказал: