Шкура литературы. Книги двух тысячелетий

1930-е годы представляют собой совершенно другой и особый период в творчестве Михаила Зощенко. От «сентиментальных повестей» он переходит к документальной «научной» прозе. Причин тому несколько. На поверхности: все более официозная критика заклевала (Зощенко – обыватель, нашего энтузиазма не замечает и достижений не видит). В жанровом отношении: он больше не верит, подобно Льву Толстому, в художественную выдумку, но все еще верит фактам и дружит с учеными. На глубине: всякий крупный писатель не чуждый сатиры неизбежно превращается в мизантропа (издержки профессии: Свифт, Гоголь, Щедрин). В личном плане: желание соответствовать месту и времени и, поскольку времена были далеко не травоядными, стремление обзавестись «прививкой от расстрела» (по выражению Мандельштама, которому этого сделать не удалось). Зощенко решает пойти дальше и заговорить от себя собственным голосом, насколько это возможно (маска-то уже приросла к лицу). Вначале он издает книгу «Возвращенная молодость», наполовину состоящую из психофизиологических комментариев к простенькой фабуле. Затем, якобы по наущению Горького (похожим образом Гоголь кивал на Пушкина, «подарившего» ему сюжеты «Ревизора» и «Мертвых душ»), сочиняет пародийную историю человеческих страстей – в меру смешную и познавательную «Голубую книгу». В нее он включает некоторые переписанные и «причесанные» ранние рассказы. Затем отправляется в составе писательской бригады на Беломорканал и публикует документальную повесть о пользе принудительного труда, стоит в почетном карауле у гроба Кирова, подписывает письмо с одобрением расстрела врагов народа, получает советский орден из рук Калинина, сочиняет для детишек забавные и жутковатые «Рассказы о Ленине».

К этому времени он живет с женой и сыном в шестикомнатной квартире, обставленной голубыми «людовиками» и всяческим антиквариатом (что в годы блокады и послевоенного остракизма сильно поможет семье), регулярно отдыхает на приморских курортах, обожает трудоемкие адюльтеры с замужними женщинами, обманывающими не только мужа, но и своих любовников, и… погибает от отвращения к жизни. Надо только учесть, что Зощенко был материалистом (почитателем психоанализа Фрейда, «косившим» под приверженца теории безусловных и условных рефлексов физиолога Павлова), а его молодость пришлась на годы неслыханной раскрепощенности нравов (товарищеский секс, теория «стакана воды» и проч.). Беда его внешне успешной литературной судьбы состояла в том, что часть ровесников Зощенко, узнававших себя в героях его ранних рассказов, выпрыгнула в «князи» и не желала теперь никаких напоминаний о той «грязи», из которой вышла. Режим настоятельно требовал от писателя так называемого позитива, и партийной номенклатуре было наплевать, что писатель пишет не то, что хочет, а то, что может. Поэтому разоружению не предвиделось конца. Если не хочешь превратиться в лагерную пыль. Но они недооценили Зощенко.

«Повесть о разуме»

Зощенко находился только на подступах к своей главной книге. Перед войной он называл ее «Ключами счастья» (существовал женский роман с таким названием до революции). Чуковский записывал в своем дневнике, что Зощенко помешался тогда на «самолечении», так ему хотелось избавиться от душевной хандры и написать позитивную, душеполезную книгу – своеобразный аналог «Выбранных мест из переписки с друзьями» Гоголя.

Именно эта невыполненная писательская задача, вынудила его согласиться сесть в самолет и покинуть блокадный Ленинград (где жена осталась стеречь квартиру, а сын воевать). Восемь килограммов багажа из двенадцати разрешенных составляли двадцать общих тетрадей без переплета (для облегчения веса). И вот в разгар страшной войны, неслыханного всемирного апокалипсиса, сидя в Алма-Ате и сочиняя бодрые «маловысокохудожественные» сценарии для «Мосфильма» и радиопередач, он пишет в промежутках свою исповедь, преображающую жанр довоенного кустарного научного трактата. Разбираясь в болячках, страхах и заблуждениях отдельного человека, не веря в Бога, наплевав на идейных стражей бесчеловечного режима, он старается и надеется спасти весь мир, помочь каждому человеку. Пробить лучом разума сгустившийся мрак. И Бог ему помогает.