Шкура литературы. Книги двух тысячелетий

Но обратимся к Киплингу – и начнем с его биографии. Попытаемся рассмотреть скрытый за фактами рисунок судьбы и понять, отчего Редьярд Киплинг стал тем, кем стал. Его отец Джон Локвуд Киплинг был художником-декоратором, скульптором и рисовальщиком, испытавшим влияние прерафаэлитов (английских предтеч искусства «модерна», стилей «ар нуво», «югендстиль», «сецессия» и наших «мирискусников»), отвергавших европейскую живопись, с Рафаэля начиная. В их творчестве доминировали линия и плавные очертания, а не цвет, освещение и перспектива, и упор делался на экзотический сюжет и изысканное ремесло. Грубо говоря, это был Большой стиль декоративного искусства, адресованный имущему классу. Любопытно, что отец и сын Киплинги станут соавторами совместного труда – роскошного литературно-художественного издания «Человек и зверь в Индии». Но сначала Джон Локвуд должен решиться уехать из Англии и открыть художественно-ремесленную школу в Бомбее – чтобы из бедного художника сделаться преуспевающим и почувствовать свою принадлежность к касте господ. Для жителя метрополии это был самый простой и надежный вид карьеры.

Итак, Редьярд родился в Бомбее в семье английских колонизаторов, всего через шесть лет после подавления восстания сипаев, когда повстанцев казнили привязывая их к жерлам пушек. Тем не менее первые шесть лет собственной жизни навсегда отложились в памяти и сознании Киплинга как пребывание в раю: вечное лето в большом доме, где родители, индийские слуги и домашние животные – все любили и обожали своего маленького повелителя, сумевшего овладеть местными диалектами не хуже, чем родным английским. Отражение этой идиллической стороны детства, утраченного рая, встречается не в одном произведении Киплинга для детей и взрослых (кто не помнит сказки «Рикки-Тикки-Тави»?). Но «карма» маленького Редьярда была такова, что следом его ожидали шесть лет ада и пять лет чистилища, и Индия здесь совершенно ни при чем. Был принят обычай в империях, точнее, изобретен изуверский метод: отлучать детей от родителей, чтобы в стенах закрытых учебных заведений воспитать из них верных слуг – жестоких, волевых и при этом послушных. Ничего особенного или нового: точно так же индийцы с незапамятных времен ломают волю неокрепших слонят, превращая их в рабочих слонов, покорных своему господину (у Киплинга есть об этом замечательный рассказ «Моти-Гадж, мятежник»). Руководствуясь обычаем, родители сами отправили малолетнего Редьярда с младшей сестренкой в Англию к дальней родственнице, согласившейся принять чужих детей на воспитание. А та оказалась ханжой с садистскими наклонностями, что совсем не было редкостью в протестантских, да и католических странах (достаточно вспомнить образы мучителей детей, всевозможных святош, в автобиографически окрашенных фильмах великих европейских режиссеров – Бергмана, Феллини, Бунюэля). Этот период жизни в «Доме отчаяния» нашел отражение, не считая автобиографии, лишь в одном рассказе Киплинга с говорящим названием «Мэ-э, паршивая овца…». Видимо, чересчур травматическим был жизненный опыт, где физические страдания от наказаний выглядели сущим лепетом на фоне психических пыток и изощренных издевательств. Что мог подумать мальчишка? Только – что его предали родные, отказались от него, наказали неизвестно за что, и это уже непоправимо в ненавистном мире, не знающем милосердия. Родственница довела одиннадцатилетнего Редьярда до психического расстройства, когда заставила ходить в школу с табличкой «лгун» на груди. Он тяжело заболел, почти ослеп, да, пожалуй, и умер бы, если бы в его матери не проснулся вдруг материнский инстинкт. Она приехала в Англию, забрала его с сестренкой от родственницы на реабилитацию, сняла на три месяца жилье в сельской местности. А когда дети успели поверить, что «теперь мы опять мамины», отдала Редьярда в мужскую школу – с железной дисциплиной, телесными наказаниями, дедовщиной и прочими традиционными пороками закрытых учебных заведений (так у Джеймса Джойса, например, в романе «Портрет художника в юности» описывается, как этого самого будущего художника в иезуитском колледже товарищи макают головой в унитаз). Маленькому, тщедушному и близорукому книгочею Киплингу пребывание в стенах мужской школы далось немногим легче, чем на воспитании у родственницы. Но, как ни странно, отсюда он вышел вполне созревшим государственником, признавшим разумность корпоративного духа, безликого социального устройства и организованного насилия, надежно защищающего членов корпорации от самодеятельного террора всяких дальних родственниц. Еще юношей Киплинг вступил в одну из масонских лож, а прославление имперского духа и процветание Британской империи сделал своей религией.