Шляпа Миттерана

“Хорошо”, – произнес Пьер, не вдаваясь в подробности. Ему вдруг почудилось, что он мог бы простоять вот так всю жизнь – оперевшись на каминную решетку, в шляпе на голове, глядя на отражение жены, играющей Баха… Бесконечное повторение одних и тех же нот создавало надежное ощущение вечности. Они будут звучать снова и снова, в одной и той же последовательности, и жизнь закрутится в спираль закольцованного совершенства.

Наверное, она действительно плохо рифмуется с бородой. Сквозь тюлевые шторы гостиной сочился лунный свет. Пьер чуть не налетел на журнальный столик, но вовремя узнал темный массив дивана и сумел сориентироваться. Он вышел в коридор, миновал комнату сына, добрался до ванной и запер за собой дверь. Неоновая лампа помигала немного и загорелась ровным светом. Он болезненно поморщился и надавил на выключатель. Свечи. В стенном шкафу есть свечи. На сетчатке еще плясали отблески неоновых огней, и он, временно ослепший, выбрался из ванной и на ощупь побрел к стенному шкафу. На одной из полок лежала картонная коробка со свечами – на случай, если вырубят электричество. Здесь же лежала зажигалка. “Ну вот, так куда лучше”, – подумал он, зажигая первую свечу и устанавливая ее на край раковины. За первой последовала вторая, за второй – третья. Он открыл ящик, достал позолоченные ножницы, придвинул лицо к зеркалу и оттянул щеку большим и указательным пальцами. В раковину посыпался дождь волос цвета соли с перцем. Двадцать минут спустя на щеках осталось нечто вроде пятидневной щетины. Он открутил кран и умыл лицо горячей водой. Затем намочил помазок и принялся ровными круговыми движениями водить им по куску мыла для бритья. Пена постепенно густела, пока не приобрела консистенцию крема, и тогда он щедрым слоем покрыл ею лицо. Щеки, подбородок, рот, шею. Проведя кончиком большого пальца по губам, он снял лишнюю пену. Приставил лезвие к скуле примерно на уровне уха, над мочкой, задержал дыхание и повел бритву сверху вниз, до самой шеи. Появилась гладкая чистая кожа. В сливе раковины таяла шапка белой пены, пересыпанная солью с перцем. Пьер протер слегка запотевшее зеркало, выбрил левую щеку, затем правую, затем шею, пространство над верхней губой и подбородок, затем надул щеки и еще раз, уже начисто, прошелся бритвой по всему лицу. Теперь на нем оставались лишь редкие тонкие полоски белой пены. Он схватил махровое полотенце, намочил его горячей водой и прижал к лицу. Пьер добрую минуту стоял так, закрыв глаза и отдавшись ощущению теплой влаги, после чего осторожно отнял полотенце и взглянул в зеркало. Отражение показало ему знакомые черты – так мы мгновенно узнаем в толпе приятеля, с которым не виделись долгие годы. Мужчина, глядевший на него из зеркала, как две капли воды походил на Пьера Аслана.

Кабинет психоаналитика заливало солнце; покрытые патиной старые маски на белой стене отсвечивали в его лучах. “Я побрился, – сказал Пьер. – Я побрился. И у меня теперь есть шляпа”. Как обычно, его слова были встречены молчанием.

– Если бы я не добавил каплю опопанакса, у “Солстиса” был бы другой запах. Если бы я не нашел шляпу, я бы не сбрил бороду, – вслух произнес он. Аргумент показался ему чрезвычайно убедительным. Простым и изящным, как математическое доказательство, в нескольких выражениях объясняющее логику существования той или иной части Вселенной. Эстер при виде его гладкого лица качнула головой и улыбнулась. На глазах у нее блестели слезы.

– Почему ты плачешь? – спросил Пьер и обнял жену.

– Ни почему, – шмыгнув носом, ответила она. – Я счастлива. Я узнаю тебя прежнего.

Пару дней спустя она уехала на гастроли в Нью-Йорк; вскоре после нее уехал и сын – отправился с друзьями кататься на лыжах в Лез-Арк. Пьер в последние дни уходящего года остался один. Жена, прощаясь, наставляла его как ребенка. Вставать утром пораньше – еще не так давно он, бывало, спал до обеда и пил кофе в халате, перед телевизором, по которому передавали дневной выпуск новостей. Не стесняться просить Марию приготовить то, что он любит, например, сварить бульон – как раз по погоде. Но главное, не забыть, что в пятницу у него сеанс у доктора Фременберга. Как всегда, с отъездом Эстер в большой квартире на улице Виллье настала тишина, только на этот раз и Эрика не было. Не то чтобы у них было много общих интересов: пятидесятидвухлетнему мужчине не всегда легко найти тему для разговора с пятнадцатилетним парнем, и наоборот. Лет через несколько такие темы появятся и они смогут вести долгие беседы, но пока Эрик в присутствии родителей предпочитал помалкивать в тряпочку; если у него и имелись друзья, с которыми он хохотал и веселился, то для Пьера и Эстер они оставались загадкой.

– Наша экономка сказала, что я помолодел на десять лет, – прервал молчание лежащий на диване Аслан. – Это означает, что я выгляжу на сорок два года, а с бородой выглядел на свои пятьдесят два… Если только с бородой не выглядел на все шестьдесят.

– Я и в самом деле думал, что вам шестьдесят, – признался Фременберг.