Шок новизны

Величайшим из всех этих предшественников, по своему месту в литературе и истории бунтарства, был запрещенный Донасьен Альфонс Франсуа де Сад – его замок Лакост на юге Франции был священным местом для Бретона и его друзей. Они приезжали на руины, выцарапывали свои инициалы на осыпающейся штукатурке в гостиной с провалившейся крышей, медитировали среди кустов, разросшихся на полуразвалившихся стенах, и сделали там серию своих фотопортретов. Лакост в некотором роде был для них Дельфами.

«Божественный маркиз» был одной из немногих фигур XVIII века, вызывавших у сюрреалистов восхищение. Любой, кто дал себе труд ознакомиться с «Жюстиной» и «Жюльеттой», знает, что в них автор пространно и удручающе занудно доказывает тезис о превосходстве Желания над любыми моральными обязательствами и демонстрирует то, что после Фрейда стало уже общим местом: господство Разума можно обеспечить, лишь подавив или ограничив воображение. Де Сад был первым, кто описал фундаментальную связь между политикой и сексом, – в XX веке эту линию будут разрабатывать писатели вроде Вильгельма Райха.

Де Сад стал немыслимым ответом на кроткую убежденность Жана Жака Руссо в том, что человек по природе добр, а зло и жестокость присущи ему только потому, что его благая природа испорчена дурными законами и обычаями. Де Сад, напротив, доказывал, что люди с самого начала монстры. Природа человека – в его желаниях, и лишь окончательно реализовав их, можно узнать, какова она, даже если выводы окажутся шокирующими и отвратительными. Жизненное кредо де Сада вышло на самом деле из-под пера тихого англичанина Уильяма Блейка: «Лучше убить ребенка в колыбели, чем пестовать несбывшиеся желания». Бо́льшую часть своих трудов де Сад сочинил в тюрьме – идеальное место для размышлений о немыслимом. Выдуманная им Порнотопия, разворачивающаяся в либертарианском уединении на виллах и в далеких замках, где ненасытные аристократы, как фигурки на свихнувшихся курантах, проходят сквозь череду ритуалов, сочетающих кровь, экскременты, сперму, каннибализм и сократические споры, была своеобразным Таити фрейдистского Оно, где никогда не бывает дождей, социальные условия всегда остаются неизменными (поскольку в универсуме де Сада все умопостижимое является производным от рабства или жгучего революционного желания его опрокинуть), пища никогда не иссякает и природа всегда берет верх. Святотатец, атеист, предатель своего класса, аристократии, – стоит ли удивляться, что де Сад пришелся по душе сюрреалистам, ведь и они тоже были атеистами, святотатцами и предателями своего класса, буржуазии. В своих произведениях сюрреалисты часто отдавали де Саду дань благодарности, и богохульный тон этих работ – скажем, фотография Ман Рэя «Памятник де Саду» (1933) изображает женскую задницу, на которую с помощью монтажа наложено изображение перевернутого вверх ногами распятия, – кажется слегка устаревшим любому, кто не воспитывался в католической среде. Однако почти все сюрреалисты, что французские, что испанские, были католиками, а Французская католическая церковь до Второй мировой войны пользовалась в обществе влиянием, какое сегодня нам трудно даже вообразить. Нападки на католические табу были, соответственно, проявлением некоторой смелости, и когда сюрреалисты опубликовали размытую фотографию, на которой один из них, поэт Бенжамен Пере, оскорбляет на улице священника, это воспринималось как реальный, хоть и небольшой шаг к постепенному освобождению человечества от предрассудков. (На самом деле этот снимок оказался одним из первых в мире документированных перформансов; он стал предтечей тысяч других, столь же тривиальных акций, которые американские художники 70-х годов снимали на «поляроид» или фиксировали на видео.) Самое остроумное bestemmia[96] получилось у Макса Эрнста: на его картине Дева Мария заносит руку, чтобы отшлепать младенца Иисуса, не подозревая, что с улицы за ней наблюдают три мудреца, в которых легко узнаются Поль Элюар, Андре Бретон и сам художник.

Рене Магритт. Изнасилование. 1934. Холст, масло. 73,3×54,6 см. Фонд Менила, Техас