Основное влияние Баухаус как институция оказал на прикладной дизайн. (К 1928 году Гропиус покинул школу, посвятив себя частной архитектурной практике, после чего основой Баухауса стали как раз мастерские.) Общий тезис школы, состоявший в том, что гораздо труднее создать первоклассный чайник, чем написать второсортную картину маслом, был, конечно же, бесспорной истиной, и для возвеличивания работы современных дизайнеров философия Баухауса сделала, пожалуй, больше, чем любая другая культурная стратегия последних пятидесяти лет, – как минимум до того момента, как Музей современного искусства в Нью-Йорке счел нужным основать собственную коллекцию дизайна. Основной упор делался на создание компактной мебели для массового жилья: складных кроватей, встроенной и выдвижной мебели, пригодных к штабелированию столов и стульев и тому подобного. Создание всего этого было теснейшим образом связано с производством: студентов, особенно тех, кто специализировался на работе с металлом, поощряли творить в рамках, заданных требованиями массового производства. Марианна Брандт, к примеру, проектировала светильники для лейпцигской мастерской «Körting & Mathiesen». Авторские гонорары за разработки Баухауса распределялись между художником и школой, причем половина того, что получала школа, шло в фонд поддержки экспериментальных дизайнеров, работы которых были слишком «продвинутыми» для немедленного промышленного употребления. Таковых было множество. Несмотря на то что все чайники, часы, стекло и радиоприемники создавались как промышленные образцы, спрос на свойственную Баухаусу чистоту форм был, как правило, слишком незначительным для того, чтобы запускать их в серийное производство. Чем и объясняется нынешняя редкость подлинных объектов Баухауса.
Классическим случаем в этом плане является проектировавшаяся Баухаусом мебель. В 20-е годы бо́льшая часть новых радикальных разработок для стульев, столов или диванов создавалась архитекторами Марселем Бройером и Мисом ван дер Роэ в Баухаусе и Ле Корбюзье за пределами школы. Этому имелось ясное объяснение, вытекавшее из теории органической архитектуры Фрэнка Ллойда Райта. «Совершенно невозможно, – провозгласил Райт в 1910 году, – рассматривать здание как одно, а его меблировку – как что-то другое. <…> Стулья и столы, шкафы и даже музыкальные инструменты, если на них играют, являются неотъемлемыми частями дома, а не приделанными к нему деталями». Таким образом мебель начинает играть свою роль в великом реформировании планировки, целью которого был уход от идеи архитектурного пространства как «совокупности клеток, представляющих собой отдельные комнаты». Райт положил начало распространению встроенной мебели в Западном полушарии, а европейские модернисты довели его прием до крайности. Там, где мебель вообще оставалась видимой, вещь следовало свести к ее формальной сущности, превратить в пространственную конструкцию с подушками (а то и без них) или по возможности вообще от нее избавиться: Марсель Бройер мечтал о том, чтобы заменить стулья колоннами восходящего воздуха, на которых люди будут покачиваться, как мячики для пинг-понга, подпрыгивающие в тирах на струе воды, – уничтожая таким образом все препятствия для чистого разворачивания пространства. Как созданные в Баухаусе проекты воспринимались за пределами школы, можно догадаться по карикатуре Карла Рёссинга, на которой «Молодой эстет» изображен сидящим (с помпой, но и с некоторым риском утраты равновесия) на кресле «Василий»[66]
, кожано-хромовом творении Бройера. И в чем-то скептики были правы. Стили мебели со временем меняются, но человеческое тело остается все тем же, а новая мебель в большинстве своем, похоже, настаивала на том, что ему следует измениться. Эти объекты из трубок или палок и кусочков кожи были слишком полемичными, чтобы быть удобными: машину для жилья следовало обставлять аргументами для сидения. На деле это была своего рода духовная мебель, созданная для умерщвления плоти верующих в храме абсолютной формы.Геррит Ритвельд. Красно-синее кресло. 1918. Музей современного искусства (MoMA), Нью-Йорк