Шок новизны

Однако самое суровое телесное наказание было создано раньше – его автором стал голландский дизайнер Геррит Ритвельд. Ритвельд был членом созданной в Нидерландах группы художников-идеалистов De Stijl – «Стиль»; само название предполагало, что достигнут окончательный консенсус по поводу формы и функции в финальной точке истории, разработан последний стиль. Главными участниками группы, помимо Ритвельда, были скульптор Жорж Вантонгерло, художники Тео ван Дусбург и Пит Мондриан, а также архитектор Ауд. Их идеи оказали значительное влияние на Баухаус, однако художники «Де Стейл» в своей миссионерской абстракции ушли значительно дальше Баухауса. «Красно-синее кресло» Ритвельда считается в своем роде классикой, и считается по праву. По сравнению с обычным дискомфортом функционалистской мебели неудобство этого кресла можно считать трансцендентным: сидеть на нем могла бы лишь идеальная железная задница. Это не мебель, это скульптура – разработка в трехмерном пространстве двухмерной решетки и основных цветов, составлявших основу живописи ван Дусбурга и Мондриана.

Тео ван Дусбург. Холл университета. 1923. Коллаж, чернила. 63,5×144,8 см. Коллекция Корнелиса ван Эстерена, Амстердам

Цели, которыми руководствовался «Де Стейл», столь же понятны, сколь и недостижимы. Члены группы питали отвращение к Первой мировой войне и к обществам, которые довели мир до этой бойни, они верили, что капиталистический индивидуализм исчерпал себя окончательно и мир стоит на пороге нового, одухотворенного порядка, – в этих условиях они желали быть интернационалистами. Их искусство задумывалось как форма наднационального дискурса, как «универсальный язык» вроде эсперанто. С границами было покончено – на смену им пришла решетка: из руин должна была подняться предельно абстрактная версия «Белого мира» Ле Корбюзье (архитектора куда более чувственного, чем Ауд). Никаких кривых в ней уже не будет – они рассматривались как «слишком личностные». «Де Стейл» ратовал за масонскую прямоту и праведность – против индивидуального, за всеобщее. Сделки с комфортом и даже с декором, на которые периодически шел Баухаус, были для «Де Стейл» неприемлемы; все их формы были сведены к прямоугольнику, цвета – к трем основным цветам (красному, желтому и синему) плюс черный с белым. Таким образом создавалась грамматика формы, применимая к любому искусству, от архитектуры до живописи. Строгий, одухотворенный классицизм «Де Стейл» должен был положить начало тысячелетию аскетизма и понимания.

Этого не случилось, ибо искусству не дано излечить мир от национализма, да и голландскими мебельными магазинами заведовали отнюдь не идеалисты. «Де Стейл», однако, остался в истории – главным образом потому, что Пит Мондриан (1872–1944) был одним из величайших художников XX века. И хотя его полотна не оказали сколько-нибудь ощутимого воздействия на реальный мир человеческих взаимодействий (пожалуй, не оказали вообще – по крайней мере, до тех пор, пока их не начали использовать как узоры для линолеума, а это не совсем то, что имели в виду участники «Де Стейл»), в вымышленном мире искусства они обладали исключительной важностью.

Мондриан надеялся, что они преобразят обе сферы, причем к лучшему. Он был одним из последних великих художников, веривших, что картины могут изменить объективные условия человеческой жизни. В это он верил твердо – гораздо тверже, чем Сезанн. Несмотря на то что факты свидетельствовали об обратном, он придерживался этого убеждения всю свою творческую жизнь – примерно сорок лет, до самой смерти, которая настигла его в Нью-Йорке в 1944 году.

Веру Мондриана можно по праву назвать религиозной. Искусство для него было не целью самой по себе, а средством для достижения подлинной цели – духовного просветления. Все его работы на каком-то уровне трактуют об освобождении сущности от атрибутов: они возвещают о том, что́ в его восприятии реальности (как и в восприятии зрителя) является важнейшим, а что́ второстепенным. Нет более далекой от истины интерпретации творчества Мондриана, чем идея о том, что он был оторванным от жизни формалистом, стремившимся к достижению чисто эстетической гармонии. Мондриан был ревнителем веры, он хотел создавать иконы, и единственная сложность в понимании его пути сводится к тому, что он, как и Кандинский (тот пришел к полной абстракции из экспрессионизма, тогда как Мондриан добрался до нее через кубизм), принимал за истину посконные бредни теософии. Именно потому, что он придерживался заветов этой новой религии, его вера не несла с собой набора соответствующих образов, которые оказались бы в его распоряжении, будь он католиком или буддистом. Ему пришлось изобретать свои собственные образы, а век, в котором он жил, не был веком иконографии.