Шолохов: эстетика и мировоззрение

– «Самое грустное, а может быть самое великое в нашем поколении то, что в двадцать лет мы пишем свою историю, которую, может быть, нам не придется перечесть. В 1930 году мы вышли из младенчества и стали понимать нечто. Мы имели в мозгу твердые и определенные категории… В 1936 году мы начали мыслить… 37-й год (год массовых репрессий – Е. К.) сбил нас с толку. Он потребовал огромного напряжения мысли. Он потребовал большего – веры. Нужно было осудить казни или приветствовать их. Колебаться было нельзя. Перед нами стояла правда, гневная правда государства. Я вспоминал Гюго (роман 93-й год» о Великой французской революции – Е. К.). «Я тебя арестую», – сказал Симурден. «Я тебя ободряю», – ответил Лаптенак. Мы не могли думать иначе, мы приветствовали Симурдена» [6, 139].

Удивительная запись. В ней представлена та самая правда реальных обстоятельств исторических событий в СССР, где их участники с обеих сторон признают над собой определенную силу новых правил жизни. И те и другие с ними согласились, и тем самым они согласились – как это ни прозвучит страшновато – на насилие государства по отношению к себе. Этот же мотив, в разных, конечно, вариантах мы встречаем, к примеру, у репрессированных высших руководителей партии и государства – Зиновьева, Каменева, особенно ярко – у Бухарина, у представителей прежней власти и прежней культуры – смотри воспоминания В. Шульгина и О. Волкова, да сама атмосфера непротивления насилию – особенно выпукло это видно на примере высших военных чинов – была разлита в обществе. Свидетельство Самойлова всего лишь дополняют эту картину еще одним штрихом, достаточно отрефлектированным.

Индивидуальное жертвование собой во имя целого – государства, нового общества, принятых и освоенных идеалов будущей счастливой жизни, постоянный отчет своему самосознанию о том, что ты участвуешь в невиданном деле строительства невиданного государства и что твоя частная жертва просто ляжет еще одним камнем в основание этого проектируемого сияющего града на холме для всего человечества – весь этот комплекс ощущений и идей стал когнитивным диссонансом для большинства участников тех событий, так как эта идеология накладывалась на течение их конкретной человеческой жизни с ее влюбленностями, молодостью, ее приобретениями и потерями.

Мы говорим как бы о крайности интеллектуализированной позиции для высокоразвитого человека этого нового поколения России. Понятно, что на каком-то этапе и эти рассуждения стали казаться смешными и ничтожными на фоне маниакального стремления власти уничтожить как можно больше лучшего человеческого материала. Но и без вышеотмеченного аспекта понять всю совокупность причин произошедшего в России в тот период становления новых форм ее цивилизации, невозможно. Подчас эта цивилизация напоминала своими громадными тяжелыми разворотами чуть ли не древнеегипетскую, где строительство пирамид и мумифицирование фараонов превращалось в цель своего развития.

Последуем за Самойловым дальше. Запись того же октября 1941 года, то есть перед нами процесс воспоминания о самом существенном в прожитой до настоящего, решающего момента истории тебя и твоей страны, момента.

– «Партия была занята. Все силы на пятилетку и коллективизацию. Порядок в идеологии навели потом. Быстро и решительно. Петр Первый стал личностью, а Шекспир – гением. Появилась категория «народа» и «родины». Понятия наполнялись кровью. Мы оглянулись и увидели, что вся правда, которую мы искали, уже наличествует. Раньше было нельзя. Раньше были другие дела» [6, 143].

Записи Самойлова ценны тем, что в них видна адекватность, связанная с симультанностью происходящих и осмысляемых событий (если и есть временной разрыв, то он очень незначителен); это не воссоздание событий post factum, в них можно обнаружить le gros bon sens, тот самый «большой здравый смысл», который идет вслед за пережитым и освоенным событием и всякий раз ищет объективных опор, чтобы стоять твердо и не шататься.

Еще один аспект его размышлений связан с тем, что новое историческое поколение в России, которое и призвано было защитить родину практически своими телами (а Самойлов сам воевал и был тяжело ранен, но остался, по счастью, жив), с радостью отказывалось от прошлых ценностей и прошлой жизни в некоем обобщенном виде. Для них «закат Европы» и прежней России давно наступил в сознании и сердцах, они не хотят жить в мире прежних представлений о бытии и человеке: они, на самом деле, были другим и людьми Европы и России. Они были – пришельцами, осваивавшими пределы новой цивилизации.