Шолохов: эстетика и мировоззрение

Бог весть, анализируя все это сейчас, на значительном расстоянии, трудно судить, сколько во всем этом было психологической и жизненной правды, но очевидно, что неконтролируемый гнев народа, как бы имевший под собой объективную основу, очень скоро перерос свои рамки и по безотказной логике развивающегося насилия перешел на уровень всеобщего признания «правоты» насилия вообще и ничтожности отдельной человеческой жизни (даже вчерашних друзей, соратников по классу и единомышленников). Этот процесс по сути подхватило государство, исходя из своих теоретических представлений об усилении классовой борьбы по мере строительства социализма, но ментально общество было как бы готово к восприятию насилия, в том числе со стороны власти.

Без сомнения, такая доминанта развития общества ломала, во многом, стереотипы, определившиеся в предшествующей русской культуре и ставшие именно по этой части привлекательными для всего мира, и в принципе не были свойственны русским как этносу. Но вся совокупность исторических и социальных обстоятельств привела к определенному перерождению человеческой природы. С одной стороны, мы наблюдаем почти религиозный фанатизм при достижении тех или иных целей, а простая деятельность человека, занимающегося производственными проблемами и делами, внезапно превращается чуть ли не в житие нового подвижника, почти святого, который не знает пределов своего собственного самопожертвования (герой книги Н. Островского «Как закалялась сталь»), с другой стороны, государство фактически поощряет худшие стороны человеческой натуры – доносы, репрессии, ГУЛАГ, ссылки на поселение в нечеловеческих условиях (об этой стороне насилия писал В. Шаламов). Миллионы людей участвуют в этих процессах с другой стороны «проволоки» – ссылая, осуждая, приговаривая, охраняя, расстреливая.

Конечно, происходящее в России после революции, – это странное смешение ряда серьезных тенденций: прекращал свое действие (по крайней мере в теоретических, устоявшихся формах культуры и психологии человека Новейшего времени) гуманизм как прямое указание на главенство человека во всей социальной жизни. Это перекрещивалось с зарождением нового, почти религиозного, беспощадного ригоризма, а также новой жертвенности, самоотверженности, но без Бога, без Христа, без конкретных чувств верования, что разрушало, без сомнения, прежнюю парадигму развития России.

Бог не просто был «отменен», как говорит один из героев Шолохова, но он реально уже как бы и умер, так как ему не оставалось никакого места для увязывания себя с людьми: они сами отказались от Бога, так как то, что им было обещано впереди, превышало по их разумению то, что они ранее искали в храмах.

Таким образом, слом происходил по всем фронтам, по всем направлениям развития социума; происходил принципиальный отказ от всех прежних достижений мировой культуры, в которую немалую толику внесла и Россия, жизнь начиналась заново, с чистого листа. Все, казалось, можно преобразовать, изменить, поправить в человеческой природе, сделать все и всех лучше. Однако методы и способы, какими все это приходилось исполнять, неизбежно требовало насилия, пролития человеческой крови, и в значительных масштабах; для этого понадобилось немалое число (миллионы, не меньше!), людей, которые не верили ни во что, кроме социальных лозунгов крайне упрощенного содержания.

Этот разрыв внутри народа, разделение его на несколько несоединяемых частей, в итоге аукнулся разрушением самой советской цивилизации в дальнейшем, поскольку она не смогла переварить и вынести на себе весь груз накопленных противоречий и преступлений.

Гениальные по яркости и правде образы героев Платонова говорят именно об этом – схематическая мечта об общей будущей счастливой жизни позволяет не думать о жизни сегодняшней многим из людей, которые становятся частью громадной, метафизической громадной машины, действующей большей частью уже не в пространстве сознаний героев, но в самой реальности, от которой (в смысле реальности) ничего и не остается – все растворяется в воспроизведении «материи мечты», из которой это счастливое будущее никак не получается, как ни старайся.

«Униженные и оскорбленные», «маленькие» люди победившей революции внезапно превратились почти в мифологических героев, сокрушающих одной рукой врагов советской власти, а стало быть, и всего народа. То, что часть народа нечеловеческим способом загонялась в колхозы, что начавшийся голод отправит в небытие немалую часть самого «хозяина жизни», от имени которого выстраивается вся эта величественная конструкция и храм новой веры, не подвергалось в культуре особенной рефлексии, если бы не творчество Шолохова и Платонова.