Шолохов: эстетика и мировоззрение

Без сомнения, своеобразие присутствия и выражения философских (силлогистических) суждений, сама процедура создания мыслительных формул в западной и восточной традициях различны. И как мы убеждаемся все более, этот процесс не только связан с формированием различных типов религиозного мировоззрения: трансформация западного христианства через процессы индивидуализма Ренессанса и последовавшей Реформации церкви и сохранившееся в целом неизменное тело восточного православного христианства с опорой на священный церковнославянский язык, представлявший собой нечто большее, чем просто инструмент для литургии. В западной традиции происходит в итоге освобождение «фигур мысли» от «материала мысли» в то время как восточная традиция этого благополучно избегает. Вот как об этом пишет С. С. Аверинцев: «Что логика и риторика, беспрепятственно движущиеся в разреженном воздухе универсалий, «удобопревратны», было выяснено еще софистами… Западный интеллектуализм убеждался в этом снова и снова. Но на Западе со времен схоластики пытались приручить эту «удобопревратность», выйти ей навстречу… Такой деловой подход не спасал и Запад от гносеологических драм, от прорывов «ничто», «смерти Бога». Но на Руси, не знавшей схоластики, зато терзавшейся страхом перед антихристовой подделкой истины… эмоциональная окраска гносеологической драмы куда острее. Процедура, при которой тезис доказывается как антитезис и к вере идут через неверие, материализовалась у нас не в построении схоластических трактатов, а в атмосфере романов Достоевского. Там Аквинат (Фома Аквинский – Е. К.) – здесь Достоевский: контраст говорит о многом» [3, 787].

Здесь же содержится еще один чрезвычайно важный момент. По утверждению Б. Успенского, начиная с раскола XVII века, в русской традиции формируется особое отношение к языку: «Языки… могут быть православными и неправославными» [4, 329]. «По заявлению славянских книжников на церковнославянском языке вообще невозможна ложь – постольку, поскольку это средство выражения Богооткровенной истины» [4, 330]. Он ссылается на традицию убеждения в том, что «ритор и философ не может быть христианин» (протопоп Аввакум) [4, 333].

Аналогичное отношение складывалось и по отношению к художественному речению: метафоры, тропы – все от лукавого, поскольку через них происходит нарушение единожды данной Божественной истины. Не в этом ли, кстати, причина того особого пути развития русской словесности, когда она осознанно на ранних своих стадиях опиралась на формулы повседневной речи и не разрабатывала особой системы и правил художественной речи (поэтика и риторика).

Это неконвенциональное отношение к языку и элементам речи приводило также к торможению в развитии силлогистических формул, выходящих за пределы данного в Божественном Законе языка и оборотов речи. Собственно, был наложен запрет на развитие риторического и философского дискурса, и все ушло в углубление самого языка, взорвавшегося в дальнейшем небывалым явлением русской литературы, ставшей одновременно и философией.

Таким образом, это сочетание возможностей самого языка, ограничений православного мировоззрения, корректировавшего развитие и становление иных форм речений (по сути накладывающего на них жесткие путы), моральные рамки, связанные с запретами на иные виды речевой деятельности по причине того, что это исключает т а к думающего и говорящего из христианского вероучения и миропонимания, своеобразие развития самого православного христианства, углублявшегося не в доктринальную (схоластическую) сторону религии, но в усиление эмоционального начала в самих актах верования, оторванность России от основных процессов развития европейской культуры в традиционном виде через возрожденческий модус и идеологию – весь этот сложный комплекс идей и процессов привел к тому, что развитие литературного дискурса так, как он стал складываться, начиная с Пушкина, стало собственно и философским дискурсом, сохраняя черты религиозного откровения и морального учения.

Вся высокая русская литература представляет собой пример непосредственно воссоздаваемого философского «глагоголания». Количество и существо непосредственно философских вопросов бытийного плана – жизни и смерти, свободы человека, отношения с Богом, понимание истории, отношения индивида (интеллигента) и народа (родины), видимая и невидимая части человеческой психологии, отношения с Богом, – поднятых русской литературой, избыточно по сравнению с иными национальными типами литературного творчества. Органичность присутствия этих вопросов в теле русской литературы позволяют легко вычленять их из текстов данной литературы и перемещать в состав аргументов, доказательств, примеров синтетического суждения непосредственно философского плана.