Шолохов. Незаконный

Тем не менее всё, что хотел – сообщил.

Тот день для партийного руководства в Ростове-на-Дону был днём кошмара. Непрестанно курили, смотрели на газетные строчки, сыпали на газету пепел.

«Ну, Шолохов. Ну, сука. Ну, держись».

…А ведь мог бы с ними с одной фарфоровой посуды куропаток есть и водку пить из пузатых рюмок.

* * *

Теперь к московским вождям Шолохов обращался запросто.

Луговой вспоминает: «Для поездок по колхозам, на охоту и рыбалку у Шолохова был вначале серый, а затем белый конь – орловские рысаки, был и конюх, но по хуторам писатель иногда ездил сам, без кучера. Как-то в разговоре я высказал мысль о том, что хорошо бы добыть машину для райкома партии, которой бы пользовался и он. “Вы бываете в Москве, встречаетесь с руководителями правительства и могли бы об этом поговорить”, – сказал я. Шолохов охотно согласился…»

Думаем, выглядело это чуть иначе, чем в мемуарах Лугового. Где-нибудь поломали колесо в тряской повозке, и Луговой взмолился:

– Мишка, дорогой ты мой, выбей ты там в Москве нам машину: чего тебе стоит! Во сколько мест поспеем с тобою! То ты будешь ездить, то я! То ты, то я! То вместе!

Шолохов подумал и говорит:

– Пиши бумагу.

«Я написал от имени райкома такую просьбу, и Михаил Александрович, будучи в Москве весной 1931 года, сказал М. И. Калинину, что райкомовцы бедствуют без машины».

Калинину! Председателю ВЦИК и члену Политбюро!

«Калинин распорядился из гаража ВЦИКа отправить Вёшенскому райкому партии легковую машину – импортный “форд”. Эту машину погрузили на платформу, прицепили к пассажирскому поезду и отправили в Миллерово. Шолохов же прислал мне телеграмму: “Получи для райкома партии машину, она в Миллерово на вокзале”. Так райком обзавёлся машиной. Всегда, когда Шолохову нужно было куда-либо ехать, он безотказно пользовался этой машиной».

Пользовался-пользовался – но раз получилось так, что надо ехать Луговому, а машина у Шолохова, два получилось, что надо ехать Луговому – а машина у Шолохова, – и Пётр говорит:

– Миш, проси ещё машину. Ну, невозможно.

«Снова написали письмо, – вспоминал Луговой, – в котором сообщили, что товарищу Шолохову приходится часто ездить в Москву, часто бывать в колхозах и других поездках, а ездить ему не на чем, одна машина двоих хозяев не удовлетворяет. В ответ на письмо новая автомашина Шолохову была дана незамедлительно».

Много ли писателей имели право на личную машину в подарок от государства?

Горький, Бедный, Толстой, Серафимович. Но писателя 26 лет от роду в этом списке точно не было.

Почему Калинин так делал? Шолохов ему нравился как писатель, но причина заботы всё-таки была в ином. Безупречным партийным чутьём Калинин угадал наперёд перспективы этого паренька с весёлыми и холодными голубыми глазами.

За присланными машинами смотрел сын райкомовского конюха Василий Попов.

Автомобиль по тем временам – невероятная роскошь. Но одно дело райкомовская машина, она как бы на весь райком, а другое – своя. У Шолохова теперь была собственная. Из гаража ВЦИК. Всего в районе было три машины, третья – у вёшенского отдела милиции.

* * *

Для того чтобы пробить в печать третий том «Тихого Дона», у Шолохова оставался один ресурс: Горький.

Серафимович утерял прежнее влияние. От РАППа тем более ничего хорошего ждать не приходится. Хорошо хоть Фадеев согласился передать рукопись третьего тома Горькому.

В первых числах июня Шолохов, вслед переданной рукописи, пишет Горькому письмо: «У некоторых собратьев моих, читавших 6-ю ч. и не знающих того, что описываемое мною, – исторически правдиво, сложилось заведомое предубеждение против 6-й ч. Они протестуют против “художественного вымысла”, некогда уже претворённого в жизнь. Причём это предубеждение, засвидетельствованное пометками на полях рукописи, носит иногда прямо-таки смехотворный характер. В главе – вступление Красной Армии в х<утор> Татарский, у меня есть такая фраза: “Всадники (красноармейцы), безобразно подпрыгивая, затряслись на драгунских сёдлах”. Против этой фразы стоит черта, которая так и вопит: “Кто?!. Красноармейцы безобразно подпрыгивали? Да разве же можно так о красноармейцах?!. Да ведь это же контрреволюция!..”

Тот, кто начертал сей возмущённый знак, уж наверное не знает, что кр<асноармей>цы, не кавалеристы, но бывшие в кавалерии, ездили в те времена отвратительно: спины-то у лошадей были побиты очень часто. Да и как можно ехать в драгунском седле, не подпрыгивая, «не улягая», ведь это же не казачье, не с высокими луками и подушкой. И по сравнению с казачьей посадкой, каждый, даже прилично сидящий в драгунском седле, сидит плохо. Почему расчеркнувшийся товарищ возмутился и столь ретиво высказал мне свою революционность с 3 “р”, – мне непонятно. Важно не то, что плохо ездили, а то, что плохо ездившие победили тех, кто отменно хорошо ездил. Ну, это пустяки и частности. Непременным условием печатания мне ставят изъятие ряда мест, наиболее дорогих мне (лирические куски и ещё кое-что). Занятно то, что десять человек предлагают выбросить десять разных мест. И если всех слушать, то ¾ нужно выбросить…