Шолохов. Незаконный

В 1941-м у посёлка Лозовеньки Харьковской области он раненым попал в плен. Его погнали на работу в Германию. Во время ночёвки в пустой церкви («с разбитым куполом») Соколов услышал разговор. Пленный по фамилии Крыжнев, куражась, обещал своему взводному, что выдаст его.

Одно из значений слова «крыж» – католический крест. Как известно, немцы исповедовали и католичество, и протестантство. Крыжнев – чужой под куполом православного храма. Также «крыж» означает пометку над именем. Так над именем взводного была поставлена метка: он смертник.

Ночью Соколов в русской церкви без купола задушил Крыжнева.

Православный храм примет и скроет это убийство.

После сталинградского поражения немцы начали относиться к пленным бережнее. Соколова переправили в Потсдам, приставив в качестве водителя к немецкому инженеру в звании майора.

Взяв майора в плен, он прорвался на машине к своим. После положенных допросов его вернули в строй. Только тогда Соколов узнал о гибели жены и дочерей.

9 мая, убитый снайпером, погиб и его призванный на фронт сын.

Демобилизовавшись, Соколов работал водителем – одинокий, надорванный человек. Случайно подобрав на улице мальчонку, узнал, что он сирота, и усыновил его.

Сидя на берегу и рассказывая свою жизнь, Соколов сказал своему собеседнику, что боится умереть и оставить пацана одного.

За ним уже шла лодка.

Это всё.

Теперь Шолохов втайне знал, что предназначение его – исполнено.

Поставив точку, он был готов отчалить от этой жизни.

Мелехова убьют, Соколов скоро умрёт, Давыдова тоже убьют.

Как же тяжело!

13 декабря 1956 года завотделом культуры ЦК Дмитрий Поликарпов докладывал в ЦК КПСС: за последнее время положение Шолохова в связи с очередным его запоем «ещё более ухудшилось. Приступы болезни становятся всё более тяжёлыми, а периоды трезвого состояния всё более кратковременными. Здоровье писателя катастрофически разрушается и он теряет всякую способность к творческой деятельности.

В настоящее время он пребывает в состоянии тяжёлого запоя, скандалит, оскорбляет близких, носит с собой оружие».

Он словно нацелился на смерть тогда.

Потому что если покидает музыка – зачем жить?

* * *

Запой продлился две недели.

29 декабря вернувшийся в сознание и сутки отлежавшийся Шолохов хриплым, глухим голосом читал новый рассказ в редакции газеты «Правда».

Первая часть «Судьбы человека» была опубликована в последнем за тот год номере «Правды» – 31 декабря. Вторая – в первом номере за 1957-й.

Рассказ произвёл оглушительное впечатление на тысячи, десятки тысяч, затем миллионы читателей.

Много позже, терзаемый зудом правдоискательства, Александр Солженицын в своём сочинении «Архипелаг ГУЛАГ» будет сетовать: «Мы вынуждены отозваться, что в этом вообще очень слабом рассказе, где бледны и неубедительны военные страницы (автор, видимо, не знает последней войны), где стандартно-лубочно до анекдота описание немцев… в этом рассказе о судьбе военнопленного истинная проблема плена скрыта или искажена».

Какая густопсовая снисходительность. Какая, впроброс, от бывалого вояки, попытка унизить: «Автор, видимо, не знает последней войны».

Автор знал и последнюю войну, и предпоследнюю знал – и уж точно не хуже, чем Солженицын; впрочем, к делу это отношения не имеет.

Солженицын пояснял свою позицию: «Побег на родину – через лагерное оцепление, через пол Германии, потом через Польшу или Балканы – приводил в СМЕРШ и на скамью подсудимых: как это так ты бежал, когда другие бежать не могут? Здесь дело нечисто! Говори, гадина, с каким заданием тебя прислали».

Странно было не понять очевидного.

Перед нами рассказ человека незнакомцу, встреченному холодной весной у реки.

За два перекура рассказана вся жизнь целиком.

Опущено огромное количество подробностей – в силу самых разных причин.

Их опускает и автор. У него свои художественные задачи.

По Солженицыну правда жизни была бы соблюдена, если б Соколов рассказал не только про «стандартно-лубочных» звероватых немцев, но, равновесия и порядка ради, дал портреты и сложных, даже человечных немцев – ведь существовали же и другие.

Тогда рассказ был бы (для Солженицына) «честен».

На самом деле у Шолохова несколько вполне себе оправданных зарисовок фашистов. Сначала пожилой немецкий ефрейтор не даёт добить раненого Соколова молодому солдату (солдат обиделся, что, отдав ему свои сапоги, Соколов в издёвку сунул ему ещё и драные портянки).

Затем, уже в лагере, «лагерфюрер» Мюллер не убивает Соколова, отказавшегося пить за победу немецкого оружия, но, напротив, даёт ему, как смелому солдату, хлеба и сала.

Наконец, тот самый инженер, майор, которого возит Соколов в Потсдаме, прикармливает его колбасой и прочей дорогой едой – правда, никогда не давая пищу из рук в руки.

Ничего стандартного или лубочного здесь нет – банальная правда жизни, спрессованная в типические ситуации, тем более понятные, когда мы вспоминаем саму фигуру рассказчика. Это рассказывает русский народ. Он запомнил немцев такими. Психологическая сложность врага интересовала русского человека менее всего.