Шпага для библиотекаря

Этот тариф мы заранее оговорили с Ростовцевым, предвидя примерно такое развитие событий. Бобрищевцы, услыхав о столь щедрых «премиальных», кинулись вязать пленных кушаками. Но во двор уже въезжали на рысях гусары – серомундирные всадники отсекали большую группу беглых супостатов, лишая, таким образом, бобрищевских вояк законного заработка. Я огляделся, осматривая двор, усеянный то тут, то там мёртвыми телами, махнул рукой корнету Веденякину – тот с двумя гусарами конвоировал полдюжины понурых спешенных улан. Крестьяне хмуро на них поглядывали на поляков – каждый из них уже видел в поляке не столько врага, сколько две серебряных монеты с орлами, по десять копеек каждая, по какому-то недоразумению природы снабжённые ногами, руками и головой.

«…Победа!..»

Для того, чтобы забрать с собой все захваченные повозки, пришлось звать мужичков из соседней деревеньки Собакино – очень уж велик оказался обоз, который мы застигли в Успенском буквально «со спущенными штанами». Победа была полная, трофеи велики, а всё же, задерживаться здесь лишнее время не стоило. Сколько-то французов наверняка сумели уйти верхами, и теперь могли позвать подкрепление – усадьба было традиционным местом ночёвок для следующих по Смоленскому шляху обозов и воинских частей, и французы, конечно, не потерпят занозы в столь чувствительном для себя месте.

Пока бегали в Собакино за возчиками, пока грузили на подводы немногочисленных раненых – по счастью, в-основном из числа неприятеля – пока бобрищевцы под руководством Антипа суетились вокруг повозок и фургонов да обдирали под шумок убитых, Ростовцев велел накормить своих бойцов. Благо, у одного из костров обнаружился чугунный котёл с ещё горячим супом, сваренным для гарнизонных солдат – но так и не попавшим во французские желудки. При котле маялся неизвестностью щуплый солдатик из нестроевых – вооружённый одной лишь поварёшкой на длинной деревянной ручке, он счёл за благо сопротивления не оказывать и сдался сумцам, на его счастье подоспевшим к костру прежде мужиков.

Когда мы подошли к костру, французик что-то угодливо затараторил, часто кланяясь. Ростовцев ответил; тогда француз извлёк из-под полотняного, в пятнах жира и копоти, передника большую деревянную ложку, зачерпнул из котла и подув на содержимое, протянул поручику. Ростовцев брезгливо понюхал, но всё же отведал угощение, после чего о чём-то спросил. Француз торопливо ответил, всё так же угодливо сгибаясь в пояснице.

– Говорит: в котёл клали конину. – пояснил мне Ростовцев. – А так ничего, наваристый супец. Скажу, чтоб ещё варил, на всех тут не хватит…

Действительно, в котле супа было не больше, чем десятка на два едоков.

Ростовцев произнёс ещё несколько фраз по-французски и перевёл мне ответы. Оказывается, суп этот был своеобычным блюдом во французской армии. Варили его так: клали в котёл мясо из расчёта четверть кило на литр воды, варили на медленном огне три-четыре часа, после чего добавляли мелко нарезанные овощи, отдавая предпочтение луку, и рис – последний был у французов в широком употреблении. Суп получился густой, наваристый, напоминающий чем-то солдатский кулеш; перед едой в него следовало накрошить ещё и хлеба. Оказалось, что тарелок или котелков у французов не водится – ели из общего котла, подходя к нему с ложками в порядке старшинства. Однако наш французик сервировал стол для сумцев, разливая своё варево в фарфоровые тарелки, взятые в разорённом имении.

Проглотив первую ложку, я понял, насколько проголодался – и не заметил, как выхлебал всё до дна. По примеру гусар, отломил корку от краюхи, подобрал остатки супа со дна, и принял у сидящего рядом вахмистра манерку с хлебным вином. Француз-повар суетился, подливал черпаком супа по тарелкам, радуясь, что его нехитрая стряпня пришлась по вкусу этим страшным русским. В какой-то момент он даже затянул песенку. Я узнал её – эта песня частенько звучала у костров реконструкторов, особенно тех, что шились на французов, да и в Ютубе можно было найти ролики с ней под названием «Марш старых ворчунов» или «Песенка о луке».

«…Жэм люаньон фритт а люиль, жэм люаньон канн тиль э бон!
– Жэм люаньон фритт а люиль, жэм люаньон канн тиль э бон!..»[31]

Рассевшиеся возле костра на бочонках и досках, положенных на обрезки брёвен гусары не понимали ни слова, но слушали, похохатывали и даже пытались подпевать – особенно припев, который и запоминать-то не надо, он сам ложился на язык:

«…Опа, камарад, опа, камарад, опа-опа-опа!..
– Опа, камарад, опа, камарад, опа-опа-опа!..»[32]

Француз, воодушевлённый благожелательным вниманием недавних врагов старался вовсю, отбивая ритм поварёшкой:

«…Мэ па дуаньон оз отришьян,
Па дуаньон а ту сэ шьян!..
– Мэ па дуаньон оз отришьян,
Па дуаньон а ту сэ шьян!..»[33]