Шпион, которого я убила

— А ваше желание опекать меня, — потупилась Надежда, — не превратилось в манию создания непреодолимых трудностей, чтобы потом восхищать и меня и себя усилиями по их преодолению?

— Я не понимаю, что ты говоришь. Это я-то создаю непреодолимые трудности? Это я сюда притащил такое? — помреж раскрутил на столе зажигалку. — Кстати, сколько стоит?

Надежда сказала сколько.

Помреж присвистнул и сел. Потом оживился.

— Вот тебе и хорошее объяснение! Если бы ты полезла под кресло в шестом ряду за обычной пластмассовой зажигалкой, а потом ее прятала, это было бы подозрительно! А так — исключительно корыстные соображения заставили тебя…

Подожди, а где ты взяла вторую зажигалку?

— Нашла в костюмерной, — бормочет Надежда.

— Что творится с этими шпионами? Почему-то они теряют секретные материалы, — вдохновенно обдумывает ситуацию помреж и не замечает, как сжалась Надежда.

— А можно не писать объяснительную, не идти в этот отдел? — кивает она на записную книжку помрежа. — Можно я позвоню женщине из их ведомства, вот, у меня есть визитка.

— Звони сейчас! — возбудился помреж.

— В полседьмого утра?

— Мы должны просчитать ситуацию заранее. Если ее не окажется на месте?

На всякий случай составим заранее и объяснительную. Ты звони, а я набросаю черновик!

26. Учительница

Звонок телефона. Ева Николаевна только вернулась с утренней пробежки и открыла краны в ванной.

— Есть! — говорят ей в трубку. — Сработала прослушка!

— Где? — спрашивает Ева, вытирая пот с лица полотенцем.

— В квартире помощника режиссера.

— Это который попал в больницу? Переведите пленку на текстуру и перегоните мне по почте. Кто заговорил?

— Булочкина.

Звонок телефона. Ева Николаевна стала одной ногой в ванну. Она берет трубку со стеклянной полочки.

— Это Надежда, — робко и грустно.

— Слушаю тебя, Надежда Булочкина.

— Я хочу сдаться. То есть я хочу поговорить, а вы потом сами решите…

— Ты по какому телефону? — Ева сверяет числа Надежды с теми, которые у нее высветились на табло. — Отлично. Через десять минут я тебе перезвоню. Не выходи из дома. Ты одна?

— Нет. С Михал Петровичем.

— Пусть он тоже не выходит. Десять минут!

Звонок телефона. Ева Николаевна замерла под прохладным душем. Она закрывает кран, чертыхается, выходит из ванны и берет со стеклянной полочки трубку.

— Ева Николаевна? Рита Тиглер.

— Не знаю такой.

— Это же я, Марго!

— А, извини, забыла твою фамилию. Что-нибудь в школе?

— Нам надо поговорить. А ты стоишь голыми ногами на кафеле и мерзнешь.

Одевайся, я подожду.

— Да. У меня напряженное утро. — Ева косится на лужицу у ног. — Постарайся уложиться в полторы минуты, или поговорим позже.

— Полторы? Ладно, попробую. Сколько вы заплатите, если я найду тело?

— Какое тело? — цепенеет Ева.

— Тело мужчины спрятано в театре, без меня не найдете. Это агент вашей конторы.

— Я приняла информацию, посоветуюсь с начальством — перезвоню.

Ева выбегает из ванной и голая несется к себе в комнату. Уже пришла почта, она садится к экрану под тихий колокольчик и, дрожа, читает несколько страниц материала. Итак, обе зажигалки нашла Надежда Булочкина. Раскручиваясь в кресле, Ева смотрит в потолок и думает. Потом вызывает наряд охраны на адрес квартиры помощника режиссера.

Звонок телефона. Это Кошмар.

— Что будешь делать с Булочкиной?

— Мы встретимся вечером в театре. Я решила не форсировать события. Она отдаст вторую зажигалку перед спектаклем. Надеюсь, что та будет с пленкой. Я направила охрану на адрес помрежа, — докладывает Ева. — Ясновидящая Марго просит денег за обнаружение тела.

— А как поживает осветитель? Он ничего не потребовал за обнаружение этого тела?

— Марат Устинов уверен, что Служба безопасности и военная разведка в сговоре. Он хочет уйти на покой, предварительно раскопав веский компромат по этому сговору.

— Он хочет уйти на покой с вами? — уточняет Кошмар.

— Совместных планов мы пока не строили. Вчера вечером Устинов показал место в костюмерной, где он обнаружил раненого агента Службы. Я ему верю. Зачем Устинову прятать тело?

— Ева Николаевна, — вздыхает в трубку Кошмар, — все это плохо пахнет.

Первый раз у меня такое дело, когда все бессмысленно. Уцепиться не за что. В этих парадоксах бессмысленности есть что-то недосягаемо простое, что мне пока не удается ухватить, поскольку я привык к запрограммированным сложностям.

Получается, что, если Устинов прав насчет сговора, наш отдел должен расследовать это дело с максимальной осторожностью. И если он не прав, наш отдел должен расследовать это дело…

— С максимальной осторожностью, — продолжила Ева. — Чего мы, в конце концов, боимся, полковник Кошмар?

— Примитива. Бойтесь полного примитива, майор Курганова. Это такая убийственная вещь в нашей службе, которая не поддается анализу и прогнозированию. Я вам говорил, что люблю гулять на кладбище?

— Говорили, — вздыхает Ева.

— Так вот. Вчера, к примеру, я поймал себя на том, что корректирую надписи на памятниках. Минимум четверым прекраснейшим офицерам и исполнительным воинам я бы сменил эпитафии на одну фразу: «Погорел на примитиве». Или, к примеру: «Жизнь — примитивна, не утруждай себя разгадыванием».