Шпион, которого я убила

— А этому американцу, говорят, грозит двадцать лет в колонии строгого режима, — вздохнул с последней парты Миша Скворец. — Неужели и твоего деда посадят?

— Да, Костя, расскажи подробно, как это он предал Родину, то есть свою родню? — повернулась с первой парты к Вольскому Лейла.

— Он не мог предать Родину, — развел руками Костя. — Потому что Родина — это он сам!

Ева вдруг резко встала, опрокинув стул. Заевшей пленкой перед ней прокручивался урок, на котором Мятушкин назвал Костю… «Заткнись, умник», — сказал он. Именно так! Умник!

— И ты решил помочь деду материально? — спросила Ева, сглотнув напряжение в горле.

— Вы мне смешны. — Костя брезгливо дернул рукой. — Думаете, мой дед один такой? Поинтересуйтесь на досуге личностью некоего Сутегина, сотрудника Института США и Канады. Он сидит уже полтора года. Бедный лектор из Обнинского центра высоких технологий! Что он там продал врагам? Неужели секреты атомных подводных лодок? — кривлялся Костя. — Ну да, мы же великая держава, у нас лучшие в мире подводные лодки, есть что продавать! Или нет, Ева Николаевна?

— Костя, не кричи. — Ева подняла стул.

— Так есть что продавать или нет? — не может успокоиться Вольский. — А перед ним, помните, судили военного за доклад в Экологическую комиссию ЮНЕСКО.

Кругом одни враги! Подайте Родине на пропитание! Ну-ка расскажите нам, как выжить на пятьсот шестьдесят рублей зарплаты младшего научного сотрудника! А ведь это они, младшие научные, наш умственный потенциал — самое дорогое. Мы все, — Костя устало обвел класс рукой, — обречены на голод и войны, если не объединим мир. Даже против воли этого самого мира. А объединить его можно, только объединив военные стратегии. Шпионы всех стран, объединяйтесь!

— Аминь! — стукнул по парте Коля Фетисов. — Сменим тему митинга. У твоего деда есть собака? Какой породы?

— Нет у него собаки, — сник Костя. — Я у него вместо собаки.

— Смотрите, — показала Ева в окно. — Снег пошел.

Ребята подошли к окнам. Снег валил крупный, падал на школьный двор дырявой простыней еще далекой зимы, заглушая звуки и усыпляя боль.

— А мы все умрем, — сказал, как приговорил, Игнат. — На кой черт тогда учиться выживать?

— Видишь, снег идет? — тихо спросила Ева. — На кой черт ему идти, если он все равно растает? Нас всех кто-то помнит и любит. Почему бы не научиться причинять им поменьше беспокойства и слез?

— А меня никто не любит! — притворно всхлипнул Скворец. — Ну ни капельки!

— Тогда ты люби, придурок, — шлепнул его по затылку Дима Кунц. — Стань кому-нибудь Родиной. Правильно я понял тему, Ева Николаевна?

27. Дочь мясника

На длинный звонок в дверь подошла, шаркая отороченными мехом тапочками, Милена. Она не посмотрела в «глазок», ничего не спросила, просто щелкнула замком и с силой распахнула дверь. Марго едва успела отскочить: дверь открывалась на лестницу.

— Балерина? — подозрительно спросила Милена, затянувшись сигаретой в длиннющем мундштуке.

— Нет, — опешила Марго.

— Тогда проходи. Ты к Надежде? Ее нет дома. Случайно не знаешь, сколько черепаха живет без еды?

— Не знаю…

— Понимаешь, не двигается, морду не высовывает, ноги не показывает. Я ее нюхала — не пахнет, значит, еще не разложилась. Будешь ждать Надежду или придешь позже?

— А я к вам, Лена.

— Даже так? — резко развернулась в коридоре Милена и пристально вгляделась в гостью. — У меня хорошая память. Мы не встречались.

— Вы живете у меня уже четыре дня. Я даже как-то от вас устала.

— Спасибо тебе, господи, — Милена посмотрела в потолок, — хоть что-то интересное за последнюю неделю! А то, когда Надежда переехала к заврежу, такая тоска, ну такая тоска! Заходи. Устраивайся. Рассказывай!

— Вы стали кафаром и поселились рядом со мной. Кафар — это вариант прижизненного призрака.

— Не правильно, — задумчиво произнесла Милена.

— Что?..

— Не к заврежу она переселилась, а к помрежу. Ну, и что там про призраков?

— Я пришла сказать, что вы скоро умрете.

— Тоже мне новость, — фыркнула Милена.

— У вас есть заветное желание, я могу его выполнить.

Милена задумалась, отставив далеко от себя руку с сигаретой в мундштуке. Из-под яркого халата выглядывали тонкие, изрядно потрепанные и пожелтевшие кружева нижней рубашки. Кружева спускались и с рукавов — накипью на морщинистые породистые кисти рук. Яркий лак на остро заточенных ногтях рядом с этими кружевами выглядел вульгарно, но два массивных серебряных перстня, мундштук и тонкая полуистлевшая сигарета придавали пластике застывшей в воздухе руки законченность. Кивнув, как будто решившись, Милена встала и шлепнула по столу альбомом с фотографиями. Открыв его, она пролистала несколько листов, бормоча:

«Это мама с отцом, это в мастерской Брика, надо же… какие выразительные глаза, а имя забыла….Это тетушка Леонида, дура была еще та… вот!» — ткнула она пальцем в фотографию молодой девушки. Девушка стояла на берегу реки в смешном купальном костюме пятидесятых годов и отчаянно старалась не расхохотаться в объектив.

— Лена, — тихо сказала Марго и осторожно провела рукой по фотографии. — Я не волшебница.

— Это я уже поняла! — хохотнула Милена.