Шпицбергенский дневник

Я не был в их числе, хоть теоретически, как я уже писал, бар находился в моём подчинении. В мою задачу входило написать письмо губернатору Шпицбергена с просьбой разрешить купить в норвежском магазине то или иное количество бутылок французского коньяка, голландской водки и пива в связи с каким-либо якобы предстоящим в нашем посёлке мероприятием. Письмо подписывалось, я отдавал его барменше, и она в сопровождении дюжих помощников за наличную валюту бара приобретала разрешённое, чем и обеспечивалась последующая торговля по повышенным ценам. К примеру, бутылка русской водки в норвежском магазине могла стоить пятьдесят крон, а в нашем баре сто грамм этой же водки стоили двадцать две копейки. А если эта же водка покупалась не в Норвегии, а в России, скажем, по цене пятьдесят рублей бутылка, то выходило, что рюмка водки в баре стоила дороже бутылки этого популярного напитка.

Ну да такая коммерция хорошо известна и у нас в России. На этом не одна сотня бизнесменов вошла в круг «новых русских». Однако речь сейчас не о них.

Мой невинный вопрос, связанный, очевидно, с тем, что в баре давно не было пива, а тут вдруг я его увидел, вызвал неожиданную для меня эмоцию у Лены, знавшей о том, что я не посвящён в тайны коммерции бара.

— Что вы тут всё вынюхиваете, Евгений Николаевич? — закричала она прямо-таки истерическим голосом. — Какое ваше дело, что у меня продаётся?

Спрашивайте у директора.

А надо заметить, я органически не терплю, когда на меня повышают голос, да ещё и без всякого повода.

— Ты что, — говорю, — кричишь на меня? Что особенного я у тебя спросил?

Не забывай, пожалуйста, что ты у меня в подчинении по штатному расписанию.

— Я подчиняюсь директору, а не вам, — резко парировала она.

— Разберёмся, — ответил я и вышел.

И тут меня поразила другая деталь. Едва я успел пройти два шага через коридор, только зашёл в свой кабинет, как зазвонил внутренний телефон.

Поднимаю трубку и слышу голос консула:

— Добрый вечер, Евгений Николаевич. Что это вы доводите до слёз своих сотрудников? Что там у вас произошло в баре?

Мне, человеку, основными обязанностями которого была работа с иностранцами, по поводу чего мы, в общем-то, и связывались с консулом, было совершенно нелепо разговаривать с ним относительно столь мелкой размолвки с мне же подчинённой сотрудницей. Но пришлось из вежливости пояснять, что ничего серьёзного не произошло, а о слезах Лены я впервые слышу по телефону.

Только я положил трубку, телефон опять зазвонил. Теперь из трубки доносился встревоженный голос директора рудника:

— Евгений Николаевич, что там у вас случилось с Леной?

— Ничего не случилось, — говорю, — зашёл в бар поинтересоваться данными для отчёта, у видел на прилавке пиво и сказал «О, у тебя есть пиво». Вот и весь разговор, но о нём почему-то уже проинформирован консул, который только что звонил, спрашивая, почему я довёл Лену до истерики.

И тут я сразу же сам перешёл в наступление.

— Что это за дела? Мне что теперь по поводу отношений с Леной нужно с консулом объясняться?

С моей стороны это был самый верный ход. Директор знал, что с консулом мы в натянутых отношениях, а из этого глупого инцидента стало сразу ясно, что у Лены с консулом, наоборот, отношения более чем хорошие, раз он мгновенно вступился за неё, потому он заговорил примирительным тоном:

— Да ладно, Евгений Николаевич, не обращай внимания и не вмешивайся ты в дела бара. А с Леной я сам поговорю. Сам понимаешь, женщина. Может, у неё нервы сегодня не в порядке.

По поводу нервов директор, несомненно, был прав, но главное для меня в его словах была сказанная фраза «не вмешивайся в дела бара». Директор, в отличие от консула, был прекрасным дипломатом и умел свою главную просьбу выражать незаметно, как бы между прочим, чтобы в случае чего сказать: «Да это я так сказал, просто оговорился, а по приказу вы, конечно, отвечаете за своих сотрудников».

Вскоре после этого инцидента у нас с Леной произошёл гораздо более серьёзный эпизод в плане наших взаимоотношений, которые испортились потом окончательно.

Всякий раз, когда я ездил в норвежский посёлок, мы обязательно привозили оттуда почту с материка. Принеся мешки с корреспонденцией в свой кабинет, я, зная как ждут писем все жители посёлка, тут же начинал их разбирать и через несколько минут уже раздавались звонки от наиболее нетерпеливых, а некоторые прибегали прямо в кабинет, спрашивая, не пришло ли им письмо. Радовать людей пришедшими письмами приятно, и я всегда делал это с удовольствием, хоть и отнимало у меня это довольно много времени.

Но вот после очередного моего возвращения из Лонгиербюена и раздачи почты адресатам в кабинет вошла Лена и спросила, нет ли ей письма.

— Нет, — отвечаю, — пока не было.

— Как же так? — возмущается Лена. — Я точно знаю, что письмо мне написали. Вы специально спрятали его от меня. Прошу вас, отдайте мне письмо.

— Ты что, — говорю, — обалдела? Зачем мне твоё письмо?

— Вы злитесь на меня и потому не хотите отдавать мои письма, — прозвучало в ответ.