Штормовое предупреждение (СИ)

Рико оборачиваться тем более не стал. О Блоухоле он никогда не был какого-то особенного мнения. Собственно говоря, Ковальски даже не был уверен, а есть ли у Рико это самое мнение, если не касаться его личных вкусов и предпочтений. Рико – не тот человек, чья сила заключалась в его взглядах на тот или иной вопрос. Он хороший подрывник, и руки у него растут из правильного места, когда надо что-то собрать или пилотировать, он, скорее всего, выживет и в Арктике, и в пустыне, не говоря уж о необитаемом острове, однако вести полемику и что-то кому-то доносить – не его стезя. Рико всегда шел за Шкипером и был предан ему и своему отряду, как – это сравнение так часто приходило лейтенанту в голову, что ассоциации шли заведомо накатанной колеей – большой пес – то добродушный и позволяющий тягать себя за уши и кататься верхом, то бешеный и злющий, которого спускаешь с повода на незваных гостей, а после снисходительно отзываешь, если одумались, или позволяешь ему потерзать труп, если нет. Однако так уж повелось, что люди склонны переносить свои черты на всех и все вокруг очеловечивать, хуманизировать, приписывать свои пороки и добродетели, и непременные для себя реакции – одним словом, люди стараются представить мир таким, какой он есть, а представляют таким, будто он состоит сплошь из им же подобных людей. Одни люди растут на грядках, другие плавают в море, третьи колесят по автобанам с прицепом… Морской звезде, автобусу и даже атому человек всегда пририсует глаза и рот – и вот уже перед нами самостоятельно мыслящая единица… Ковальски этому греху также был подвластен. Знал Рико уже много лет, ходил с ним в разведку, отстреливался спина к спине, прикрывал на заданиях и сам просил его о прикрытии. Штопал раны, грабил лагерь противника, угонял линкор, мотал по городу от полиции и совершал много других подобного рода действий. Он не сразу наловчился понимать манеру сослуживца общаться, интерпретировать его рычание и жесты, разбираться в тонкостях мимики. Никогда прежде отдельно не обращал особенного внимания на все эти сопроводительные к речи моменты, но необходимость заставила. И все это время, от момента знакомства и до текущего дня, Ковальски не мог отделаться от привычки внутреннего диалога. Стоило Рико что-то сказать, и его сослуживец будто слышал внутри своей головы «голос переводчика» – свой собственный. Так бывает, когда учишь язык и уже самостоятельно способен слушать без дубляжа и субтитров песни, смотреть фильмы, читать книги – переводишь совершенно все, что можно, испытывая при этом глубочайшее чувство удовлетворения и правильности всего происходящего. Общение с Рико было все равно, что кино с этим «закадровым переводом» или с субтитрами, которые ты должен создать самостоятельно. Ковальски знал, до чего работа с таким переводом может быть коварна. Понятие «контекстного языка» ему было известно. Одно и то же предложение или даже слово бывает перевести трудно, потому что у него много значений, и, когда слышишь его, чувствуешь, как будто все эти значения одновременно. Так было и с Рико – понимать его нужно было контекстно, и ощущение недосказанности и таинственности всегда витало где-то поблизости. Ведь кто знает, о чем он на самом деле там думает…

Рико провел его по длинному коридору до лестницы наверх, на третий, небольшой и плохо отапливаемый этаж – именно там они и спали, потому что оттуда из окон все хорошо видно, слышно, ловит волну портативная радиостанция, и удобно отстреливаться. Марлин, в общем, слабо себе представляла, от кого им может потребоваться отстреливаться, однако Шкипера было не переубедить: его жизненный опыт и благоприобретенная паранойя в один голос требовали соблюдать именно такой порядок действий, и Шкипер неукоснительно его соблюдал. А его подчиненные неукоснительно же его слушали. Таким образом, он выдвинул два постулата. Первый – не разделяться. Когда ты один, твоя спина беззащитна, если только нет глаз на затылке. Второй – быть начеку. Впрочем, это было их естественным состоянием.