Штормовое предупреждение (СИ)

Странный сон, – в котором ты словно бы видишь все со стороны и что-то даже воспринимаешь, однако, тем не менее, – спишь. Чернота, тонкая, упругая, как паучий кокон, залепила глаза и уши, и он слышал – или думал, что слышит – собственное сердце. Он был и пауком, сидящим в центре сплетенной им паутины, ловящим дрожь черных нитей – каждой, даже самой малозаметной. Все их он увязывал между собой, переплетал знания о вещах, как и части тенет, накапливал, сам не зная, зачем и что станет позже делать с ними. Он был и самой этой паутиной, состоял из гибких волокон, шелковистых и пружинящих, и видел каждую ворсинку и микроскопические зазоры между узелками.

Ощущение было ни на что не похоже. Даже на те, которое должны быть знакомы человеку, который иногда – если его довести или, наоборот, вызвать его доверие – говорит о себе: “Я не понаслышке близко знаком с травой”.

Но Ковальский не был знаком слишком близко. Он не использовал «траву» как билет в страну чудес, где смеющиеся радужные реки и мармеладные пони правят в анархическом раю. Он просто знал, как этой травой пользоваться, и не слишком это афишировал. И ярких, запоминающихся снов, видений наяву, грез, у него не бывало – и иногда ему казалось, что это все по простой и прозаической причине: он бы в них не поверил. Он никогда не доверял глазам в достаточной мере. И чувствам своим не доверял. Чувства обманчивы, хватает для подтверждения этого тезиса почитать на досуге вот хотя бы и оптический раздел физики …

Но состояние успокоения, когда напряжение отходит на второй план – это состояние ему было известно хорошо. И сейчас было похоже на то, что иногда случается пережить. Стечения обстоятельств временами создают почти театрально-выверенную сцену, словно все детали в ней тщательно подбирались. Рассеянные темно-голубые сумерки, вкусный запах дыма в воздухе, далекие огни, еще более далекая музыка, плеск воды и собственное глубокое-глубокое дыхание. Вдох – втянуть в себя душу из тоненькой хрупкой самокрутки – и выдох – выпустить ее на волю, пусть летит, куда пожелает.

И теперь ему было так же спокойно в этой темноте, так же тихо в ней, и так же хотелось просто дышать и ни о чем не думать.

Когда он проснулся, то далеко не сразу осознал, что происходит. И – что его расстраивало куда больше – он не запомнил, сколько времени длился его отдых. Всегда по пробуждении это раздражающее бессилие перед могуществом независимого ни от чего времени его угнетало.

И тем не менее – где он, что с ним, и как случилось все то, что привело к такому результату? По старой армейской привычке Ковальски не спешил сознаваться в том, что пришел в себя – лежал, не шевелясь, дышал размеренно, как спящий, и прислушивался. Уловил потрескивание, шум ветра и плеск воды неподалеку – практически над ухом. И больше ничего – совершенно ничего. Затем раздались шаги, и в это идиллическое трио ворвался диссонанс чужого дыхания. Ковальски знал этот звук, и догадка его немедленно же подтвердилась – он узнал и походку. Осторожно приоткрыв глаза, лейтенант попытался присмотреться к окружающей действительности. Попытался – потому что мир расплывался, качаясь перед глазами. Несмотря на полумрак, этот мир показался неожиданно ярким и настолько, что у него заломило в затылке – ощущение, похожее на то, как от холодной воды ломит зубы.

Это оказалось небольшое помещение, где кирпичные стены были обшиты деревянными досками. Не доходя немного до потолка, доски обрывались, и становился виден красный кирпич, а также хоть и потемневший от времени, но все еще различимого кремового цвета, скреплявший их раствор. Потолок скошенный, будто соскальзывал с одной стены, и устремлялся вниз, но никак не мог достигнуть пола. И он, и углы утопают в сумраке, укутанные в мягкие тени. Он сам находится у стены, лежа, и вокруг ощутимо тянуло камфарой и немного солью. Слева, у стены футах в восьми – ведро, даже с такого расстояния кажущееся холодным, справа – жерло квадратного камина. Пламя в нем и издавало тот треск, который он услышал в самом начале. На полу перед камином по-турецки сидел Рико и по одному, со знанием дела, подкладывал бревнышко за бревнышком, следя за тем, чтобы не сбить пламя. Сам Ковальски лежал на чем-то большом и мягком – он провел ладонью по поверхности и понял, что это несколько разномастных, наваленных грудой одеял. На звук – или на ощущение движения – Рико обернулся. Он не выглядел обеспокоенным, и потому лейтенанту не пришло в голову, что пока он спал, могло случиться нечто непредвиденное и неприятное. Тем не менее, Рико вел себя серьезно и сосредоточенно. Таким он обычно становился, когда они покидали обжитую территорию и «заплывали далеко за фарватер», как имел обыкновение выражаться Шкипер. Кстати, где он? Ах да...

Ковальски сел, потер переносицу, стараясь, чтобы мир встал на место, и огляделся еще раз. Рико не сводил с него этого своего внимательного взгляда, но лейтенант не обращал на это обстоятельство внимания.