Штормовое предупреждение (СИ)

Рико все так же сидел у камина, вполоборота к лейтенанту, полузакрыв глаза. Он любил глядеть на пламя и мог предаваться этому занятию бесконечно долго. Рико – это был именно тот человек, который из них всех лучше прочих умел наслаждаться моментом. Внезапным солнечным лучом, попавшим на щеку, первой маргаритке, нежданной печенюшке, завалявшейся в хлебнице, чистому звуку хорошо смазанного затвора, вкусу морской соли на губах, которую ветер доносит к ним из побережья... Рико был тот самый человек, который плевать хотел на правила жизни. Который без малейшего сомнения съест мертвечину, если другой еды не будет, использует откровенно женский гель для ванны, потому что ему понравился запах, и будет рисовать детскими карандашами цветы, потому что это красиво и приносит ему удовольствие. Он любил жизнь. Кто, казалось бы, не любит, но Рико был к ней особенно внимателен. Он старался ничего не упускать из того, что ему выпадало на долю. Плевать ему было, делают ли так другие или нет, принято это или не слишком – он ловил ртом капли дождя, а после валялся в мокрой траве, зарывался в осенние листья и с удовольствием лез в воду при любом удобном случае. Он просто жил. Иногда казалось, что он боится что-нибудь пропустить, остаться в стороне, отстать, быть забытым во вчерашнем дне. Как будто прежде все эти простые вещи были ему недоступны, и он наверстывает упущенное… Может статься, так дела и обстояли: никто из них не знал, что было с Рико до того, как он попал к ним. Когда Рико появился на их базе, восторга это событие у лейтенанта не вызвало. Как не возникло и сомнений в том, кто будет расхлебывать эту забористую солдатскую кашу, заваренную командиром. Да и сам Рико, похоже, в восхищении не пребывал, если вспомнить хотя бы то, что он пытался загрызть любого, до кого дотянется…

Ковальски мимолетно поджал губы, рассматривая — за неимением иных объектов — лицо сослуживца. Со стороны казалось, что он дремлет, но глаза поблескивали, ловя отсветы пламени.

Подрывник почувствовал его взгляд, но не стал поворачиваться. Что толку суетиться и проверять, как подействовало «спасение» на его жертву, прошло еще слишком мало времени. А он по себе знал, что его нужно больше, когда необходимо прийти к какой-то определенной мысли или к чему-то привыкнуть, или хотя бы во что-нибудь поверить…

Он это знал хорошо настолько, что смог когда-то убедить даже самого себя. А это было не так-то легко. Он ведь считал, что знает, как мир устроен. Довольно просто, если говорить начистоту. И чего ожидать от нового места, он знал. Его перевозили иногда из одного пункта в другой, и всегда повторялось одно и то же. Его запирали в пространстве, откуда не было выхода, и где он не мог его сам себе создать, держали там, кололи что-то, от чего мир плыл в глазах, голова шла кругом, выворачивало все нутро, а место укола иглой горело, будто та была и правда раскалена. Иногда били. Иногда располосовывали, чтобы поковырять внутри. Он понятия не имел, для чего все это делается, но привык к этой обстановке – запаху кварцевания, яркому свету многоглазой лампы над столом с зажимами для рук и ног, к людям, чьих лиц он не мог видеть из-за масок и очков – они превращали своих обладателей в каких-то нечеловеческих существ, и становилось не так страшно. От нелюдей можно ждать чего угодно, куда хуже, когда осознаешь, что ты в руках своих собратьев…

Поэтому, когда его посадили в новый бокс, он не удивился. Опробовал стены и замок на прочность, убедился, что и отсюда нет выхода – а потом зарычал на первого же, кто к нему сунулся, собираясь дорого продать свою свободу. В него выстрелили парализатором – тоже старый прием – и он только со стороны мог бессильно наблюдать за происходящими событиями.

В его нутре засело несколько кусков свинца, и он чувствовал их – они ужасно мешали, причиняли боль и неудобство и вызывали иллюзорное ощущение того, что, если постараться, сжать порванные мышцы, можно выдавить эту дрянь из себя во внешний мир.

Новый операционный стол, старая лампа с одним слепым глазом и пятью зрячими. Силуэт врача – он натягивает на лицо маску, как преступник, скрываясь от взгляда пациента, и надевает перчатки, с мерзким резиновым звуком, такие бледно-голубые, отвратительные, холодные…

Он зарычал снова. Парализатор не давал ему вскочить, не давал ринуться в бой, но он не заставит его сдаться, замолчать и позволить делать все, что в голову придет!..

Человек в белом халате, с бельмами очков вместо глаз, бесцеремонно срезал с него остатки одежды. Смочил в едко пахнущем спирте кусок ваты и быстро стал касаться ею – белый комок словно клевал тут и там.

Он знал, что это значит. Знал и попробовал забиться, отползти, спрятаться, найти убежище. Хотя бы перевернуться на бок, чтобы не лежать беззащитным животом вверх. Потому что еще минута – и скальпель, холодная узкая боль, укусы щипцов по живому мясу… Он знал.

Человек в белом халате положил ему руку на лоб, заставив задрать голову – для этого ему пришлось приложить немало усилий – и всадил шприц.