Штормовое предупреждение (СИ)

-Спасибо, – произнес он тихо. Из-за спины раздалось короткое фырканье. Рико сжал ему плечо, сразу под бицепсом, да так крепко, что кисть налилась сначала жаром, а после ледяным холодом, и сгиб локтя заломило. «Я с тобой», «я тут», – перевел Ковальски. И отдельно, более мягким, успокаивающим касанием: «Я тебя не брошу». Зуб за зуб, или чего еще он мог ожидать от Рико... Ковальски сам уже и думать забыл о тех днях, когда откачивал психопата, приволоченного Шкипером, вытаскивал из сильного, но основательно потрепанного тела пули, зашивал раны. А Рико не забыл. Хотя, по-хорошему, должен был бы не только не забыть, но и припомнить при случае. И совсем не в том ключе, в каком это происходило теперь. Вряд ли из памяти подрывника изгладились разговоры, которые велись при нем. Да Ковальски бы и не стал скрывать, если бы его спрашивали: лучше быть эгоистичным циником, чем лгать, глядя Рико в глаза.

Ведь правда-то была в том, что сам он был готов бросить. Если бы не Шкипер тогда... Шкипер выволок этого монстра на плече из закрытого учреждения, где у него была работа. Не смог не выволочь. Не смог просто пройти мимо чужой клетки. С руганью выцарапал оттуда «объект», с руганью притащил его в лабораторию к Ковальски и бросил на пол – ну ни дать, ни взять довольный кот, поймавший в саду крысу и принесший добычу похвалиться. А Ковальски был далеко всем происходящим не обрадован. Дальше он был только от идеалистических взглядов на жизнь. Он не верил, что это – хорошая идея. Нет, конечно, вышвырнуть раненого из лаборатории у него бы рука не поднялась, но чисто морально он был готов махнуть этой рукой и остаться безразличным к чужой судьбе. Этот человек был ему посторонним, и его беды Ковальски не волновали. Он возился с пациентом, никак не заинтересованный в его участи. Не халтурил, но и не старался особенно. Не верил, что тот когда-нибудь вернется в норму. Не верил, что тому возможно еще как-то помочь. Добить, чтоб не мучился – вот разве что… Спорить со Шкипером было бессмысленно, и Ковальски со дня на день просто ждал, когда по следу этого психопата придут его хозяева, и все они окажутся в соседних боксах. Он чувствовал раздражение из-за того, что вынужден разбираться с последствиями чужих экспериментов, и дикий, неуправляемый псих ему казался обузой.

А потом этот дикий, неуправляемый псих ткнулся лицом ему в руки, тихо поскуливая, и сам этого не осознавая – такой бесконечно благодарный за то, что для него сделали, сделали без желания и особой заботы, что Ковальски стало по-настоящему стыдно. Все этот псих понимал, все он чувствовал… И на него, своего невольного и неотзывчивого врача, не держал зла. Пожалуй, даже наоборот.

Рико ничего не забыл спустя годы. Подставил ему плечо, потому что когда-то ему тоже подставили. Он просто дал Ковальски время прийти в себя и подумать. Тому ведь всегда было нужно время, чтобы подумать. Вот Рико его и обеспечил. Убрал его от всего того, что не давало сосредоточиться. От работы, от Дорис, от Блоухола. От всего мира. Просто увез в какой-то дикий угол, где за стеной плещет океан.

Может, он и не стал бы так делать, если бы не Блоухол. Если бы не смутное подозрение, не беспокойство. Может одна только Дорис не заставила бы подрывника наплевать на субординацию, но ее братец, который морочил лейтенантскую голову ничуть не хуже сестры, подтолкнул Рико к решительным действиям.

А теперь они были тут — и черт его знает, каковы же географические координаты этого самого «тут» – и Рико сидит с ним рядом, успокаивающе трогает, и в этом простом поступке было безбрежное невозмутимое спокойствие. Рико не сомневался, что Ковальски найдет выход, а не найдет так выдумает. Он ни о чем не беспокоился, ни о чем не переживал — только ждал, положив большую теплую тяжелую руку на спину напарнику. Его присутствие будто насыщало самый воздух – все становилось острее, интенсивнее, немного по-другому. Бывают же на свете такие люди: источают вокруг себя облаком эмоции, как цветы источают запах, или как солнце – тепло. Даже когда они молчат – ты все чувствуешь.

И так, чуя это стороннее касание на спине, лейтенант уснул снова. Рико руки не убирал, сидел подле него, как заботливая медсестра, и тоже глядел на пламя. Давал ощутить, что он здесь и что это надолго. Ковальски канул в сон, как на дно густого омута, словно все это время его организм только того и ждал. Словно было ему мало лошадиной дозы снотворного. Но, видимо, мало — он почти физически ощутил, как его проглатывает спасительное темное забытье. И не стал сопротивляться.