Штормовое предупреждение (СИ)

Прежде Рико никогда так с ним не обращался. Не хватало времени, места, не хватало смелости дать ему понять, что сейчас подходящий момент, когда подрывник предлагал сам. Ну как предлагал – касался вопросительно. Заходил в лабораторию, выбирая для этого тот поздний час, когда Прапор уже засыпал, а Шкипера нелегкая уносила по его делам, подбирался со спины, клал руку на загривок. Ковальски всегда знал, что напарник готов помочь ему – ему и его многострадальной спине – и вечно мотал отрицательно головой, погруженный в очередные вычисления. И так – пока не вернется Шкипер, не увидит эту классическую композицию “Пусти трудоголика к верстаку”, и не велит Рико в приказном порядке принять срочные меры, пока кто-то тут не остался навеки такой формы. И только теперь ученый в полной мере осознал, от чего все это время отказывался....

А после, когда спина у лейтенанта расслабилась, осторожные, пальцы подрывника вернулись к нему на затылок. Ковальски действительно много сидел – сидел, наклоняя голову, потому что был слишком высоким, и стол вечно оказывался от него так далеко – и там, у самого основания черепа, всегда ныло. И Рико будто чувствовал его боль, нащупывал ее, как слепой, исследовал все чуткими пальцами, находил и не оставлял ей шанса. Ковальски вытянулся, позволяя ему хозяйничать, и постепенно боль ушла, осталось одно только утомление, опустошенность даже, и… И удовольствие от этого всего. От тепла, от покоя, от чужой опеки, от прикосновений к этому месту на затылке... Ковальски беспокойно завозился. Это сводящее с ума проглаживание там, где он ощущал все так запредельно остро... Чувствительное место, давно не испытывавшее чужого внимания, и Рико, проявлявший его… Это надо было остановить, пока не поздно. Глупо, конечно, стыдиться после того, как тебя истискали, но там, под затылком, там… Шершавое чувство от пальцев стирало все мысли. Сила и напор Рико, его бесцеремонная властность, его неприкрытая забота о ком-то, кроме самого себя – все как-то сплелось в один клубок. И лейтенант, прогибаясь под сильными руками, со стыдом ощутил, что он отзывается на все это.

-Хватит, – едва шевеля языком, прошептал Ковальски. Подрывник вопросительно рыкнул. Что значит «хватит», когда он чувствует, что ему отвечают? Почему? С какой еще радости? Он бы понял, будь это неприятным, но ведь это не так?

Рико кончиками пальцев вдавился в чужую кожу, стремясь понять, что же не так, и желая убедиться, что он не совершил ошибки, не причинил неприятных ощущений другому человеку. Ковальски крупно вздрогнул. Опасное наслаждение, а он балансирует на краю…

-Серьезно, – выговорил с трудом он, заставляя себя издавать звуки через силу. – Не надо…

Теплое касание на затылке дурманило.

«Почему?»

Рико он не видел, но знал, как тот сейчас смотрит. И ему надо ответить. Ему надо донести, иначе он сделает все по-своему. Ему надо пояснить. Он тут, в этом отряде, именно для того, чтобы всем все пояснять. И сейчас должен. Обязан взять себя в руки, собрать волю в кулак, а растекающиеся медовой лужицей гениальные мозги – в кучку, и сказать… Сказать… Сказать, Господи боже, должен…

«Почему?», – повторил подрывник тем же жестом. Смазанным, невесомым. Предлагающим.

-Потому что, если ты продолжишь, я кончу, – предельно-откровенно пояснил Ковальски.

Ну вот. Он сказал это, и мир не рухнул. И потом, они ведь всегда друг другу доверяли, разве нет? Они могут позволить себе быть друг с другом честными. Рико поймет. А ему самому надо просто подышать размеренно, и все станет как обычно…

Но все не стало. Рико впился в него пальцами – внезапно зло, яростно, будто слова сослуживца его взбесили. Кажется, так оно и было. Но боли Ковальски не ощутил – просто Рико, очевидно, перестал придерживаться какой-то оставшейся еще видимости приличий и взялся за него всерьез, без церемоний. И Ковальски буквально кожей ощущал его неистовство.

«Ты думаешь, я из-за этого тебя оставлю?!»