Штормовое предупреждение (СИ)

Рико еще раз ткнулся ему в плечо, снова, как и прежде, выражая этим и свою симпатию, и то, что он подчиняется, и то, что доверяет. Потерся лбом, и Ковальски, совладав, наконец, с непослушным телом, нашел в себе силы поднять руку и потрепать его по загривку. Рико прижался к нему теснее, а потом поднял голову и улыбнулся — робко, неуверенно и беззащитно по-детски. Ковальски подумал, что это, наверное, что-то безумное, и возможно он совсем чокнулся, но это выражение на грубом лице доставало до его нутра. Он чувствовал к подрывнику сейчас признательность, смешанную с целым букетом необъяснимых для него новых ощущений. Он даже не думал, что может столько всего переживать!.. И не было боли. Рико принимал его сейчас. Таким, какой он есть, принимал. Не желая ничего, кроме него самого. Отбрасывая в сторону его знания, его навыки и даже его имя. До имени Рико не было совершенно никакого дела: один набор звуков или другой, какая, по сути, разница? Для него все, что человеку присуще, сливалось в неделимый образ, такое простое и понятное для Рико “ты”. “Ты” – было для него все, что нужно. Просто “ты” – он касался собеседника, обозначая, кого имеет в виду, и Ковальски давно привык для Рико этим простым исчерпывающим «ты» быть.

====== Часть 23 ======

Подрывника и теперь не беспокоило, как зовут человека, которого он держит в объятиях – ему было достаточно того, что сам он может отличить его от прочих, узнать его индивидуальность среди иных индивидуальностей. Его не интересовало даже чужое прошлое. Все это ему было просто не нужно, и он отшвырнул бесполезную шелуху прочь, освобождая от нее того, кто его интересовал.

“Это оно и есть”, – подумал лейтенант. Это оно самое. Он хотел, чтобы его принимали, не цепляясь за все, что он присовокуплял к своей личности, но при этом не отвергали все это. Как этот дикарь теперь.

Рико коснулся его лица, погладил по щеке и хотел погладить еще, но внезапно неуверенно отступил, спасовав, – уловил чужую настороженность. Ковальски близоруко прищурился – подрывник держал руку на весу, будто раненую, и желая вернуться, и опасаясь этого.

Рико все понимал. Он действительно все понимал, и понимал больше, чем кто угодно. Кто-либо, кто наблюдал всю эту историю от начала и до того дня, когда они покинули дом тетки Марлин на бьюике. Рико все видел, все брал на заметку, и именно он в итоге смог что-то сделать. Он не махнул рукой, не посчитал, что взрослые люди сами разберутся. Не решил, что лезть в такое дело будет для него проблематично. Что его обвинят в бестактности, бесцеремонности, самоуправстве. Все, что он хотел — это помочь другому человеку, и не думал при этом, что скажут о нем самом. Он понимал, что в сфере отношений Ковальски беспомощен, и просто вытащил его из этой пропасти на твердую почву. А теперь изо всех сил стремился дать ему понять, что для него, Рико, все неизменно, что он беспокоится о судьбе напарника, ценит его, и не только потому, что тот – «полезный и нужный член нашей команды» …

Длиннопалая рука хирурга продолжала машинально ерошить непослушные волосы. Рико, молчаливо-благодарный за это, как и за любой мало-мальски теплый жест в его сторону, потерся лбом, ткнулся лобастой башкой ему в плечо. Не боднул — он мог бы просто свалить этим более легкого Ковальски навзничь — а именно ткнулся, отмечая жест, но в четверть силы. Ковальски обнял его за шею. Рико здоровенный, и правда «шкаф-купе» – как его обозвал Блоухол, но тоже живой. И тоже нуждается в том, чтобы чувствовать стороннее участие.

Ковальски казалось, он должен что-то сейчас сказать или сделать, но между ними не висело той неловкой паузы, которая бывает в подобные моменты: Рико не ждал его ответа. Не торопил, не укорял, ничего не просил. А когда лейтенант пришел в себя настолько, чтобы открыть глаза и посмотреть на мир трезвым взглядом, напарник спросил у него только одно: «Есть будешь?»

Сначала к горлу, как тошнота, подкатила мерзко-знакомая паника: закрытое, жмущее, тесное пространство – и выхода отсюда нет, нет, нет… Показалось почему-то, что он снова в узком деревянном ящике в двух метрах от земли – вернее под землей. Что он сейчас проснется и, как в тот раз, осознает все произошедшее с ним. Ощутит на коже место укола, как будто его недавно ужалила оса, и восстановит по памяти: от него просто по-тихому избавились, самым простым и цивилизованным способом – закопали на кладбище. Заживо.