Штормовое предупреждение (СИ)

Промять мышцы человеку, который последний десяток лет своей жизни начинает день пробежкой и турником и заканчивает разнообразной веселухой, от перестрелки до угона вертолета – задача на раз, а то и на два. Но его добродетель позади справлялся – будто выдавливал из чужого тела всю усталость. Мял и мял, пока Ковальски не почувствовал, что напряжение постепенно покидает его – наверное так же, как покидает свою жертву демон после вмешательства экзорциста, – и не повел довольно плечами. И немедленно же не почувствовал, что рука с его загривка переместилась, словно послушная этому жесту, и чужие пальцы зарылись в волосы на затылке. Это было окрыляюще-приятное чувство, внезапно взбодрившее его сильнее, чем мог бы это сделать кофе. Потрясающее — он бы сказал «волшебное», если бы мог допустить в свой лексикон это слово — ощущение, такое же, как вчера (вчера ли?), разлилось теплом, но было как будто полнее, потому что Рико уже знал, что его с этими его нежностями не погонят. Ковальски снова повел плечами и откинулся назад, с удовольствием находя опору в другом человеке. Открыл глаза. Рико улыбнулся ему, и улыбка у него была теплая – совершенно особенный градус тепла, свойственный ему одному – и никому более. Ковальски не знал никого другого, кто бы умел улыбаться так. Лицо будто невидимой трещиной разделялось на две неравные половины, на одной из которых были глаза, а на другой губы. И выражения этих половин никогда не совпадали, будто Рико сам не слишком-то мог это контролировать. Но Ковальски его хорошо знал, и улыбнулся ему в ответ. Подрывник стиснул его пониже бицепсов и потянул на себя, едва не опрокинув окончательно.

-Да, – безошибочно перевел этот жест ученый – Спасибо.

Рико не заставил себя просить дважды. Особенная прелесть каких-то совместных дел, начинаний, переживаний для их отряда заключалась в одном весьма ценном факторе: они понимали друг друга без слов. Вот слова как раз периодически дело могли запутать. Зато там, где на них не было ни времени, ни сил и оставалось лишь действие, коммандос могли быть уверенны друг в друге.

Подрывник хрустнул пальцами, ожидая, пока сослуживец уляжется. Это простое действие неожиданно далось с трудом: отозвалась нытьем вся спина, и пустотой, короткой горячей волной, отдало в голову. Он устал. Все системы выходят по одной из строя, и у него нет кофе, чтобы как-то им помочь. Рико отчасти жестом, отчасти действием – он чуть надавил на одно бедро – велел ему перевернуться на живот. Лейтенант, не чуя подвоха, не стал сопротивляться. Ему хотелось просто полежать в тепле, чувствуя Рико рядом, так что он был бы вовсе не против, чтобы тот сейчас накрыл его сверху собой, стиснул в объятии и дал подремать.

Как бы то ни было, но Рико пока медлил, а потом внезапно ученый ощутил прикосновение к лопаткам – теплое, скользящее – и, прежде чем его придавили к матрасу, понял, где мешкал подрывник. Искал масло, вот где.

Рико уперся коленом, подсаживаясь поближе, и принялся за чужую спину уже всерьез. Он не особенно церемонился, вминая сослуживца в одеяло на совесть, до хруста позвонков, и тут же заглаживал усталые мышцы. Ковальски время от времени чувствовал его горячее дыхание на своем загривке, когда подрывник наклонялся ниже, а потом следовал мощный толчок и позвоночник в очередной раз хрустел. Рико и на этот раз не сачковал – добрался повсюду, разминая чужую спину, и лейтенант, разомлев от этого роскошества, тихо и неотчетливо застонал в подушку. На Рико его стон подействовал, как удар – он тихо взрыкнул и принялся наглаживать спину с силой в удвоенном темпе, спускаясь и на бока, и на бедра, и не приходилось сомневаться, что через несколько часов там проступят роскошные синюшные пятна.

Рико мелочиться не собирался. Руки свои не сдержал и лез во всякие места, куда обычно массажисты не суются из соображений воспитания, а после возвращался и снова сжимал и тискал, разминал, продавливал, находил особенно зажатые точки… Ковальски полностью утратил ощущения реальности. Лежать нагишом, извиваясь, пока тебя вминают в одеяло, ему было несколько внове, и он не знал, как себя вести, а сосредоточиться на этом и обдумать никак не мог – в ушах шумело, глаза было сложно открыть, и он только сжимал подушку, утыкаясь в нее лбом и выгибая загривок. Рико заставлял его прогибать спину и, прослеживая этот прогиб, проводил ладонью по позвоночнику, а потом и по поджарым ягодицам, соскальзывая на внутреннюю поверхность бедер — то одного, то другого, в то время как Ковальски едва ли замечал, что для этого приподымается, чтобы ощутить там прикосновения. Он, закрыв глаза, расслабился, чувствуя, как напряженные мышцы понемногу отпускает. Рико мял его на совесть, прощупывая каждый позвонок. Это было одновременно и больно, и щекотно, и хорошо.