Штормовое предупреждение (СИ)

Громила-подрывник, эта глыба мышц с бандитской рожей, посмотрел на него — в голову снова непрошено ворвались привычные уже ассоциации со знакомым образом – как смотрит бродячий пес, который зимой услышал, когда кто-то позвал его. И за спиной у него обледеневшие камни и промокший раскисший картон, а впереди – впереди тепло и свет, и сухой угол, и никто больше тебя не пнет просто ради развлечения. Ковальски мысленно обругал себя. Как только Рико его терпит?.. Тысячу раз была права умница-Ева, когда по пунктам описала, насколько он нестерпимый тип. Он все это время просто позволял Рико любить его и ни разу не дал ему какой-то определенности... Но повиниться подрывник ему не позволил – ткнулся ртом в горло напарнику, жадно, неистово впиваясь в чувствительное место, гортанно порыкивая от полноты чувства. Ковальски привычно погладил его, скребя кожу головы пальцами, как Рико нравилось.

-Я люблю тебя, – повторил он. – Я люблю все, что ты со мной делаешь.

Рико под ним дрогнул и чуть прогнулся.

-Тебе это будет труднее, чем мне, – спокойно отозвался Ковальски. Паника ушла. Он снова был собой. Говорил уверенным голосом, полностью отдавая себе отчет в каждом произнесенном слове. Они же взрослые люди, правда? Они говорят друг другу правду. Нужно, в конце концов, сознаться хотя бы самому себе — и Рико, который его никому не выдаст.

-Я хочу, чтобы ты делал со мной все, что захочешь, – выговорил он неторопливо и отчетливо, чтобы до Рико дошел каждый звук. -Я хочу, чтобы ты не сдерживался. Хочу чувствовать все, что ты переживаешь. Хочу чувствовать, что нужен тебе. В том числе и для… этого.

А потом Рико вминал его в одеяло, будто стараясь проникнуть к нему под кожу, перемешать их между собой, проскальзывал, рычал тихо и утробно, подтаскивал к себе, выплескивая накопившееся за столько времени переживания. “Базорексия”, – равнодушно констатировал внутренний датчик, тот самый, который на все привык наклеивать ярлыки. “Кафуней”. А потом случилось нечто, и датчик замолк, захлебнувшись на полуслове, кажется, безнадежно сломанный – Рико заглушил и смял его, приникнув и дав ощутить, как бешено заходится у него сердце. Какая, к дьяволу, разница, что как называть? Рико, живой, чувствующий, настоящий, был здесь, и слова ничего не значили и не решали... Ковальски позволил напарнику безумствовать и расходовать энергию в этом полусознательном движении, поощрял, оглаживая по плечам, по загривку, и Рико сильнее наклонял голову, так, что топорщился его куцый хвостик... С ним сейчас лейтенант так же переживал нечто новое и пока еще не мог сказать, что именно это такое. Рико, получив его себе, наслаждался его телом, раз за разом прижимаясь теснее, желая чувствовать, что между ними нет ничего разграничивающего. А если и отрывался, то лишь для того чтобы посмотреть, убедится, что все именно так, как ему кажется. Ученый неловко пытался свести колени – его этот взгляд все еще смущал. Не то чтобы был неприятен, но заставлял себя чувствовать в той роли, к которой он так до конца и не привык. Вопрос был не в том, что он кому-то подчинялся в итоге, а в том, что он был для Рико объектом его желаний, и это было для Ковальски так же ново и чуждо, как танцы живота в программе тренировок отряда. А он – он что, он действительно предпочитал подчиняться. Ему хотелось почувствовать, что все происходит не только потому, что он сам стремился к этому, но и по желанию второго участника тоже. И Рико сейчас окажется совсем близко, горячий, распаленный одним только присутствием другого человека, и он не успокоится, пока не погладит и не потрогает везде, где захочет – а он захочет все, до чего дотянется... И Ковальски хотел чувствовать это чужое желание на себе. Он привычно ощутил неловкость за свое длинное, нескладное тело, будто это по его вине оно такое, но подрывник не дал этому ощущению развиться. Может, ученый и считает себя чем-то непривлекательным, но Рико с ним согласен не был. Как вообще можно назвать непривлекательным то, что хочется потрогать, что хочется забрать себе и ни с кем не делиться, от чего становится так волнительно и так горячо внутри, настолько, что дышать ощутимо трудно?