Штормовое предупреждение (СИ)

Ковальски заставил себя сосредоточиться. Ему сейчас блаженно-прекрасно, но почему, спрашивается, он имеет право себе это позволить, а Рико нет? Тот-то себя в руках держит и берет на себя ответственность за происходящее… Потому что ему кажется, что он знает, чем рискует. Потому что Ковальски привык жалеть себя и не очень-то задумывался о других. У них ведь есть кто-нибудь, правда? У Прапора есть его Купидон, и у них очень мило и романтично все складывается. У Шкипера была Китка. А Рико, кажется, ни в ком не нуждался, у него была его Перки. Выше него на голову, худющая, белобрысая и пластиковая. “Худющая и белобрысая”, – повторил про себя Ковальски. Выше на голову. Нет, он просто феерический слепой идиот, с этим надо смириться…

-Я точно хочу, – произнес он вслух, взяв лицо Рико в ладони тем же жестом, каким тот привлекал его внимание минуту назад. – Я хочу быть с тобой. Не бойся ошибиться. Идеально с первого раза не будет. Я подскажу тебе, ты не будешь решать эту проблему в одиночку. Мы со всем справимся. И не с таким справлялись. Я никакого волшебства от этого сейчас не жду – кроме того, что ты будешь со мной. Мне только это надо. Понимаешь?

Рико понимал. Он проворчал что-то извиняющееся и вместе с тем – благодарное, перевалился на спину, укладывая тощего лейтенанта себе на грудь, и принялся поглаживать тому спину, понемногу спускаясь теплыми ладонями ниже.

А. Ну да. Мышцы же. Ковальски устроился удобнее, позволяя Рико делать с его телом, что тот только хотел. Ему не то чтобы было все равно – он знал, что в первый раз будет дискомфорт – но не боялся. Это всего лишь навсего физическая боль, к тому же, непродолжительная. И потом, он точно знает, что Рико не хочет делать ему больно. Это само по себе нехилая анестезия. Надо просто расслабиться, довериться и выкинуть из головы всякую дурь. А с этим, лейтенант был уверен, он справится.

От этой ненавязчивой ласки он поплыл, периодически скользящие от его затылка до копчика пальцы, четко следовавшие линии хребта, надежно отключили его рассудочное суждение. Без задней мысли он двигался навстречу, целовал охотно подставляемые губы, и все было прекрасно. А потом Ковальски ощутил, как его бедра сжали чужие колени. Рико впился подрагивающими пальцами ему в поясницу, выгнулся под ним, и… И тогда его настигло осознание. Быстро настигло, как будто на него опрокинули ведро ледяной воды. Он чуть отодвинулся, приподнимаясь на руках.

-Рико, – позвал он. Тот поблескивал глазами в сумраке, шумно дыша.

-Рико, – попробовал он снова, и подрывник под ним прогнулся, послушно отзываясь, открываясь, идя ему навстречу по первому требованию.

-Ты…

По лицу напарника промелькнула тень. Он тревожно сморгнул, и Ковальски отчасти поэтому, а отчасти по движению его губ понял все окончательно.

Рико, Рико… Ему в голову даже не приходило, что может быть что-то иное. Это он предложил, это его инициатива. И он готов к последствиям. В полной мере. Но сейчас, когда Ковальски его остановил, он забеспокоился.

«Тебе неприятно?».

Тревожное ерзание, касания к груди, к плечам, становящиеся торопливыми – напарник занервничал.

«Ты не хочешь со мной?».

Ковальски в этот момент – может быть, впервые на своем веку – понял, что переживает другой человек, хотя тот с ним не говорил об этом. Ему удалось понять, потому что он хорошо знал Рико, и потому, что за последнее время он узнал о нем еще больше, и они стали ближе друг к другу. Потому что он знал, как Рико слушать надо. Он, наверное, надолго запомнит – может, даже на всю жизнь – эту минуту, когда вместе с Рико пережил секундный приступ боли, страха, отчаянья, готовности на что угодно. Рико боялся его потерять. Боялся панически, особенно теперь, когда может держать в своих руках. Боялся снова остаться один. Боялся, что если теперь все разрушится, то это зацепит и остальное, что было в его – их – жизни прежде. Боялся, что, испытав эту неловкость, Ковальски будет держаться от него подальше, и даже то немногое, что подрывнику доставалось прежде, будет недоступно. И никогда в жизни у него не будет этого вот «у тебя жар», а будет только градусник, потому что Ковальски не пожелает лишний раз его трогать. Вот чего Рико боялся и вот о чем думал, почувствовав, что от него отстранились.

Его хотелось утихомирить, дать ему понять, что опасение напрасно, но лейтенант даже не представлял, как он может это сделать. Он ничего не понимал в словах утешения, не знал, как другого человека успокоить. Обычно он просто махал рукой на такие ситуации – пусть их, лучше другие будут полагать его бесчувственной колодой, только бы не ляпнуть очередную глупость… Но он не мог махнуть рукой на напарника, о котором он, сам едва замечая, уже привык думать, как о близком – самом близком – человеке. Не теперь.

-Рико, – позвал он, и тот ответил настороженным взглядом. – Ты думаешь глупости. Я люблю тебя.