Штормовое предупреждение (СИ)

Он лижет, пока Ковальски, уже едва узнаваемо, замучено зовет его, сбиваясь на каждом звуке.

Он лижет, когда сам же ловит вторую ногу за щиколотку, чтоб прижаться теснее.

Он лижет до тех пор, пока Ковальски не обнимает его коленями, сдаваясь не то ему, не то себе – и не прекращает сопротивление.

И только тогда Рико его берет – сразу, без подготовки, потому что долго они оба не протянут – и моментально же слышит тот божественный звук, когда его лейтенант не может даже стонать. Только дышит, и что-то такое слышно на выдохе, как будто ветер бродит между древних камней давно покинутого и позабытого города глубоко в пустыне. Рико знает, о чем говорит: он провел там однажды две недели без воды и провианта, и не очень любит об этом вспоминать. Впрочем, если его занесет в тот неласковый уголок снова, этот звук больше не сможет его напугать. Только вызывать желание облизать губы в поисках родного, знакомого вкуса.

Рико чувствует сейчас Ковальски полностью, и ему плевать, как это называется, как выглядит со стороны, и делают ли так нормальные люди. Ему нравится это скольжение, трение, нравится работать языком, ощупывая все, до чего он может дотянуться, нравиться ощущение – такое гладкое, практически атласное, когда хочется сжать теснее, и немедленно же ухо ловит тот же призрачный звук – Ковальски шепотом стонет. Он запрокинул голову, и светлые волосы рассыпались по загривку, лопатки сведены, как птичьи крылья, позвоночник выгибается дугой, удерживая тело в неудобной, но такой необходимой сейчас позе.

Рико любит его. Прямо сейчас. Ртом. Горячо, жадно и с полной самоотдачей. Ученого с ума сводят эти ощущения, ему кажется, с каждым гладящим движением языка, Рико стирает границу между ними, и уже непонятно, где заканчивается один и начинается второй. Рико так хорошо его чувствует, как будто не ищет, где бы огладить, а знает наверняка. Будто испытывает то же самое.

Ковальски в этот момент хочется, чтобы Рико был везде вокруг, чтобы окружал собой, и он знает, что так и будет – не сейчас, но после обязательно. Он не может не то что остановиться, но даже притормозить, крупно вздрагивая каждый раз, когда Рико – снова и снова, с той же силой с тем же неукротимым голодом – ласкал его языком, накрепко удерживая в хватке сильных рук. Наверняка позже на бедрах проступят очень узнаваемые синяки, и Рико, верный себе, залижет и их. Но это будет потом, после, после того как... Как… О господи...

Ковальски выгибает почти пополам, и он кричит – ощущение такое острое, что он не может отличить боль от удовольствия – а потом как-то разом он оказывается на полу, вернее – у Рико на коленях, и тот прижимает его к себе, мокрого, насладившегося и определенно снова нуждающегося в мытье. Ковальски трясет. Рико довольно трется о его щеку своей, а когда лейтенант фокусирует на нем взгляд – облизывается. Кажется, мысль сплюнуть ему в голову не пришла. Он как будто считал, что всё это дали ему, и не намеревался расставаться ни с чем, что ему доставалось.

Ковальски устало закрывает глаза. Конечно, он знает, с кем связался, и, конечно, он в курсе, что Рико рассусоливать не любитель, и, отвечая ему «да», вполне логично было бы ждать форсирования событий… Но он все равно чувствовал непреходящее изумление. Всегда именно ему приходилось прикладывать усилия, чтобы сократить дистанцию, и мысль о том, что можно получить что-либо так запросто, просто потому что ты это ты, его изумляла. Как и та, что можно вот так сидеть на чужих коленях, с трудом соображая, что происходит, и чувствовать, что человек рядом с тобой этим обстоятельством вполне доволен… Это все надо, безусловно, хорошенько обдумать. И он непременно подумает обо всем этом, но… потом. Попозже. Когда перестанет задыхаться. И когда ноги перестанут разъезжаться и подламываться как у новорожденного олененка. И когда он, наконец, вымоется...

====== Часть 26 ======

Он только сейчас, запоздало, сопоставлял обрывочные воспоминания. Рико ведь всегда был с ним. Они работали в паре, потому — так ему казалось — что так когда-то решил Шкипер, скомпоновав вместе одного очень умного парня и одного с поехавшей крышей. Но может дело было совсем не в этом?

Он опустил взгляд ниже. Рико дремал рядом, тихонько рыча во сне. Он не храпел — вообще, если он не хотел издавать шума, то никогда его не производил. Тихо ходил, тихо дышал, тихо убирал мешавших ему людей. Если хотел тихо. То, что ты слышал позади себя его шаги, говорило о том, что Рико тебе доверяет, если позволяет себя услышать. И это тихое глуховатое порыкивание во время сна — знак такого же доверия. Подрывник не настороже, не прикладывает усилий к тому, чтобы его сложно было бы обнаруживать.