Шум. История человечества. Необыкновенное акустическое путешествие сквозь время и пространство

Театры и оперы лежали в руинах, инфраструктура культуры и досуга была разрушена. Единственным доступным развлечением остались уцелевшие радиоприемники и граммофоны. И танцы. Внезапно начался золотой век танцевальных оркестров. Люди танцевали, пили, смеялись и любили, как в последний раз – забывая о холоде, голоде, отсутствии крыши над головой. Свинг и джаз играли до раннего утра, и не только в клубах английских и американских солдат. Уже в 1945 г. начали открываться и немецкие танцплощадки. Наплыв людей, изголодавшихся по нормальной жизни, был колоссальным. В 1945–1947 гг. во многих немецких городах фиксировались рекордные поступления налогов с дохода от зрелищных и увеселительных предприятий. «Основа нашего процветания – танцующие ноги нашей веселящейся молодежи», – констатировал в 1947 г. заместитель бургомистра маленького северогерманского городка Эльмсхорн[369]. Если в 1939 г. Эльмсхорн получил только 23 434 рейхсмарки налога, уплаченного с доходов от организации увеселений, то в 1946-м эта сумма увеличилась почти в 20 раз и составила 462 809 рейхсмарок. Спрос на музыкантов был так велик, что в феврале 1947 г. окружные власти Пиннеберга постановили приостановить выплаты их гонораров[370].

Вскоре начали открываться кинотеатры – источник новых звуков, заметно повлиявших на акустический облик послевоенной эпохи. Наряду с фильмами на экране можно было увидеть и новостные передачи. Уже в 1945 г. во французской зоне оккупации начали показывать еженедельный «Взгляд на мир» (Blick in die Welt), чуть позже в других областях Германии стартовал «Мир в кино» (Welt im Film), а начиная с 1950 г. в масштабах всей страны шло «Новое немецкое обозрение» (Neue Deutsche Wochenschau). Хотя фанфары в его музыкальной заставке еще напоминали о нацистской передаче, они звучали все-таки иначе, и сама подача материала была иной. «Новое немецкое обозрение», которое зрители впервые увидели в кинотеатрах 3 февраля 1950 г., сформировало образ послевоенного восстановления; голосом новой Германии стал диктор Герман Рокман (1917–1977). Скрипучий голос и авторитарная манера речи нацистского ведущего Гарри Гизе ушли в прошлое, а сам он тщетно пытался найти работу по специальности. Теперь Рокман бойко и энергично комментировал сферу производства, катастрофы, показы мод. «Новое обозрение» с восторгом встречало денежную реформу, послевоенное восстановление, возвращение рынка. После начала блокады Берлина в его эфире звучало гулкое жужжание самолетов Douglas DC-3, которые в 1948–1949 гг. двигались по воздушным мостам в блокированный город и приземлялись в аэропорту Темпельхоф почти каждую минуту. Этот шум никому не мешал, напротив: жители Берлина радовались, слыша гул моторов. Каждый самолет был символом надежды на свободную жизнь. Кинотеатры стали местом перевоспитания Германии и формирования демократического сообщества, постепенного приближения к осознанию собственной коллективной вины и нерушимой веры в лучшее будущее.

Столь же оптимистично звучали музыка и развлечения начала века. Акустическую картину этого времени формировали не только поздняя романтика, вальсы и популярные песенки, но и нечто совершенно новое. Такие композиторы, как Арнольд Шёнберг (1874–1951) и Игорь Стравинский (1882–1971), экспериментировали с новыми диапазонами, атональностью и додекафонией. Их предтечей, перебросившим мост от поздней романтики к модернизму, считается француз Клод Дебюсси (1862–1918). Его первые шаги в этом направлении временами тонули в шуме и возмущении консервативных ценителей классики. Так, целая буря разразилась в зале парижского театра «Шатле» 19 января 1908 г. во время исполнения «Моря» Дебюсси, когда оркестром дирижировал сам композитор. Одна мюнхенская газета описывала скандал, произошедший на концерте: «Тот бушующий ураган, воплощением которого стал оркестр, очевидно, подул на возвышенных слушателей, чувства которых уже пришли в легкое волнение, и поднял в их душах настоящую волну гнева. Напрасно они пытались своим яростным долгим свистом подавить восторг большинства – аплодисменты звучали громче, и постепенно волны антидебюссистского моря улеглись!»[371]