Шум падающих вещей

Однажды в конце сентября целую неделю лило, реки вышли из берегов, и многие села затопило. На встрече волонтеров Корпуса мира в Манисалесе, посреди оживленного спора о создании кооператива для местных ремесленников, у Элейн странно скрутило желудок. Она не успела добежать даже до двери: на глазах у остальных волонтеров осела на корточки, одной рукой держась за спинку стула, а другой придерживая волосы. Ее вырвало чем-то желтоватым и студенистым на красную плитку пола. Коллеги хотели было отвести ее к врачу, но ей удалось отбиться («да все в порядке, просто обычные женские дела, оставьте меня в покое»). Несколько часов спустя она заселилась инкогнито в отель Эскориал, номер 225, и позвонила Рикардо, чтобы он за ней заехал, потому что тащиться на автобусе не было сил. Дожидаясь его, она вышла прогуляться у собора, села на скамейку на площади Боливар и стала разглядывать детей в школьной форме, стариков в руанах и торговцев с тележками. Мимо прошел юноша с ящиком под мышкой и предложил наваксить ей ботинки, она молча кивнула, чтобы не выдать себя акцентом. Элейн оглядела площадь и спросила себя, сколько людей здесь опознает в ней грингу, сколько определит, что она в Колумбии меньше года, сколько догадается, что она замужем за колумбийцем, и сколько – что она беременна. Потом она вернулась в отель – в сияющей коже ботинок отражалось небо Манисалеса – написала письмо на гербовой бумаге, прилегла и стала было перебирать имена – но тут же уснула. Никогда раньше она не чувствовала такой усталости, как в тот вечер.

Проснувшись, она обнаружила рядом Рикардо, спящего и голого. Она не слышала, как он вошел. Было три часа ночи. Что за люди эти портье? По какому праву они впустили к ней в номер постороннего человека, даже не предупредив? Каким образом Рикардо доказал, что эта женщина – его жена, что он имеет право занять место в ее постели? Элейн встала, глядя четко в одну точку на стене, чтобы не закружилась голова. Высунувшись в окно, она увидела угол пустой площади, поднесла руку к животу и тихо заплакала. Подумала, что, когда вернется в Ла-Дораду, первым делом надо будет подыскать дом для Трумана: в ближайшие месяцы, а может, целый год, верховая езда будет под запретом. Да, это первое, а второе – найти новый дом, подходящий для семьи с ребенком. Она спросила себя, нужно ли сообщить начальнику волонтеров, а может, даже позвонить в Боготу, но решила, что в этом нет необходимости: она будет работать, пока тело ей позволит, а дальше посмотрит по обстоятельствам. Она взглянула на Рикардо, спавшего с открытым ртом, подошла к кровати и двумя пальцами приподняла простыню. Посмотрела на спящий член в облаке кудрявых волос (у нее самой они были прямые), поднесла ладонь к лону, а потом снова к животу, словно пытаясь защитить его. What’s there to live for? – вдруг пришло ей на ум, и она пропела про себя: Who needs the Peace Corps? a потом снова уснула.

Элейн работала до самого конца. В первые месяцы у нее неожиданно сильно вырос живот, но, если не считать чудовищной усталости, которая вынуждала ее устраивать долгие предполуденные сиесты, беременность не изменила ее распорядка. И все же кое-что переменилось. Элейн вдруг стала ощущать жару и влажность, как никогда раньше. Тело ее перестало быть молчаливым и покорным и то и дело отчаянно стремилось привлечь к себе внимание, как проблемный подросток или пьяница. Элейн бесило давление ее собственного веса на икры, бесило напряжение, возникавшее в мышцах, стоило ей подняться на несколько ступенек, бесило, что маленькие соски, которые всегда ей нравились, вдруг увеличились и потемнели. Со стыдом и чувством вины она отпрашивалась с собраний, ссылаясь на плохое самочувствие, и отправлялась в отель для богатых – провести несколько часов в бассейне, перехитрить гравитацию и в прохладной воде с наслаждением ощутить, как ее тело вновь становится легким, каким оно было всегда.