Шум падающих вещей

Элейн посмотрела так далеко, как только могла, и обнаружила, что взгляд упирается только в серую тень гор. Земля, ее земля, была чуть-чуть неровная и вдали, за деревьями, постепенно спускалась в долину, к берегам Магдалены.

– Быть этого не может, – сказала Элейн.

Она почувствовала жар на лбу и на щеках и поняла, что в лицо ей бросилась краска. Посмотрела в небо без облаков. Закрыла глаза, глубоко вздохнула и почувствовала – или ей показалось, что почувствовала, – дуновение ветра в лицо. Подошла к Рикардо и поцеловала его. Кратко, потому что Майя вдруг заплакала.

Стены в новом доме были белые, как полуденное небо, плитка на террасе светлая и однотонная, такая чистая, что можно было заметить строй муравьев вдоль стены. Строительство продлилось дольше, чем ожидалось, отчасти потому что Рикардо рвался всем руководить лично, отчасти потому что на участок не были подведены коммуникации и даже щедрые взятки, которые Рикардо раздавал направо и налево, не ускорили появление электричества и водопровода (о канализации не стоило и мечтать, но благодаря соседству с рекой можно было запросто оборудовать септик). Рикардо построил конюшню на две лошади, на случай, если в будущем Элейн снова захочет ездить верхом, и бассейн с горкой для Майи, которая пока даже ходить не умела. Там, где не было тени, он распорядился посадить перобы и сейбы и бесстрастно наблюдал, как, несмотря на протесты Элейн, рабочие красят белой краской нижнюю часть пальмовых стволов. А еще в двенадцати метрах от дома он выстроил сарай, точнее, то, что сам он называл сараем, несмотря на толстые, как у главного дома, бетонные стены, и там, в этом каземате без окон, в трех шкафах, запирающихся на замок, собирался хранить герметичные пакеты, наполненные аккуратно перевязанными пачками банкнот по пятьдесят и сто долларов. В 1973 году, незадолго до создания Управления по борьбе с наркотиками[94], рабочие по распоряжению Рикардо выжгли на доске название этого места: «Вилла Элена». Элейн сказала, что все это очень хорошо, но вешать доску такого размера им некуда, и тогда Рикардо распорядился построить нечто вроде портала из кирпича, с парой оштукатуренных колонн и поперечной перекладиной под навесом, покрытым черепицей, и подвесил доску к перекладине на паре массивных железных цепей, словно спасенных из кораблекрушения. А еще он повесил деревянную дверь в человеческий рост, выкрасил ее в зеленый и хорошенько смазал засов. Смысла в этом не было: чтобы проникнуть на территорию, достаточно было слегка раздвинуть колючую проволоку, но теперь Рикардо мог уезжать с чувством – искусственным и даже нелепым – что его семья защищена.

– Защищена от чего? – спрашивала Элейн. – Что с нами может случиться, ведь нас здесь все любят?

Рикардо снисходительно посмотрел на нее (как же она ненавидела этот снисходительный взгляд!) и сказал:

– Так будет не всегда.

И Элейн поняла, что он имеет в виду что-то еще, что он хочет сказать ей что-то еще.

Много позже, вспоминая этот период, чтобы рассказать о нем дочери или просто восстановить его в собственной памяти, Элейн признается себе, что три года после постройки «Виллы Элены», однообразные и монотонные, стали для нее самыми счастливыми за все время в Колумбии. Привыкнуть к тому, что это теперь ее земля, присвоить ее себе было непросто; Элейн прогуливалась среди пальм, садилась в беседке, пила холодный сок и размышляла о ходе своей жизни и о бездонной пропасти между своими корнями и этим местом. Потом вставала и шла к реке, даже в самую жару, смотрела издалека на соседние асьенды, на фермеров в шлепанцах из кусков старых шин – те криками погоняли скот, у каждого – собственный тембр, неповторимый, как отпечаток пальцев. Пара, которая сейчас трудилась у них, раньше смотрела за чужой скотиной. Теперь супруги чистили бассейн, поддерживали дом в хорошем состоянии (смазывали дверные петли, травили насекомых в детской), готовили для Элейн по выходным вьюдо[95] или санкочо[96]. Гуляя по лугам, чеканя шаг (ей сказали, что это отпугивает змей), Элейн радовалась, что успела, пусть и не так долго, как хотела бы, поработать на благо местных фермеров – но тут, словно тень грифа, летящего слишком низко, ее пронзала мысль, что теперь она сама стала одной из тех, против кого раньше, будучи волонтером Корпуса мира, неустанно боролась.