Шум падающих вещей

Не знаю, почему я так поступил. Может, потому что было уже поздно рассказывать о семье, которая ждала меня в Боготе; такие вещи обычно рассказываешь в самом начале знакомства – представляешься и выдаешь пару-тройку фактов о себе, чтобы создать иллюзию близости. Представиться, представить себя: вот что на самом деле значит это слово: не назвать свое имя и выслушать чужое, не протянуть руку, не расцеловаться и не кивнуть – а в первые секунды знакомства выдать другому несколько ничего не значащих фактов, общих мест, которые заставят его поверить, что теперь вы знаете друг друга, что вы друг другу не чужие. Кто-то назовет свою национальность, кто-то – профессию, расскажет, чем зарабатывает на жизнь, потому что способ зарабатывать на жизнь говорит о многом, он определяет человека, организует его. Кто-то расскажет о своей семье. Так вот, этот самый момент в наших с Майей отношениях давно прошел, и если бы я вдруг заговорил о жене и дочери спустя два дня после приезда в Лас-Акасиас, это возбудило бы ненужные подозрения или потребовало бы долгих объяснений и нелепых оправданий, а может, просто показалось бы странным. А главное – в этом не было бы никакого смысла: Майя перестала бы доверять мне, умолкла бы, я лишился бы всего завоеванного за эти пару дней, а прошлое Рикардо Лаверде вновь стало бы прошлым, вновь скрылось бы в чужой памяти. Этого я допустить не мог.

А может, была и другая причина.

Держать Ауру и Летисию вдали от Лас-Акасиас, от Майи Фриттс, ее рассказов и бумаг, а значит, и от правды о Рикардо Лаверде, значило оберегать их чистоту, а точнее – не допустить, чтобы их запятнала история, запятнавшая меня в один прекрасный день 1996-го года, история, причины которой я только-только начинал понимать. Неожиданная драматичность этой истории выступила на поверхность, как вырисовывается на фоне неба падающий предмет. Запятнана была лишь моя жизнь; мои близкие пока что находились в безопасности. Им не угрожала ни моя страна с ее прискорбной историей последних лет, ни все то, что преследовало меня и мое поколение (и других, конечно, тоже, но в первую очередь мое поколение, рожденное в эпоху самолетов и рейсов, под завязку набитых марихуаной; поколение, которое родилось в эпоху никсоновской войны с наркотиками, а потом столкнулось с ее последствиями). Слова и бумаги Майи Фриттс вновь вдохнули жизнь в этот мир, и мне подумалось, что он должен остаться здесь, в долине Магдалены, в четырех часах езды от Боготы, вдали от квартиры, где меня ждали жена и дочь, – быть может, взволнованные, с озабоченными лицами, но чистые, незапятнанные, свободные от истории нашей страны. И я не был бы ни хорошим отцом, ни хорошим мужем, если бы привез им эту историю или так или иначе впустил бы их в Лас-Акасиас, в жизнь Майи Фриттс и память о Рикардо Лаверде. Ауре повезло пережить самые тяжелые годы не здесь, она росла в Санто-Доминго, в Мехико, в Сантьяго-де-Чили. Так разве не мой долг – длить это везение, следить, чтобы ничто не нарушило свободы, доставшейся ей благодаря родительским авантюрам? Я буду оберегать ее, подумал я, буду оберегать их с Летисией. Я уже их оберегаю. Это правильно, подумал я, и сделал это с полной, почти религиозной убежденностью в собственной правоте.

– Правда же? – сказала Майя. – Все говорят, что не поймешь, пока не заведешь своих. Так вот – мама сделала это ради меня. Взяла и выдумала папу, целиком и полностью.

– Например?

– Ну, например, его смерть.

Белый свет долины Магдалены бил мне в лицо, пока Майя говорила о том дне, когда Элейн, или Элена, Фриттс рассказала дочери, что случилось с ее отцом. В последний год отец с дочерью много разговаривали о смерти: Майя увидела, как забили корову, и тут же начала задавать вопросы. Рикардо отделался четырьмя словами: «У нее закончились годы». У всех заканчиваются годы, объяснил он, и у людей, и у животных, у всех.

– И у броненосцев? – спросила Майя.

– И у броненосцев, – подтвердил Рикардо.

– И у дедушки Хулио? – спросила Майя.

– И у дедушки Хулио, – подтвердил Рикардо.

И вот однажды, в конце 1976-го года, обессилев от настойчивых расспросов девочки об отце, Элена Фриттс посадила Майю на колени и сказала: «У папы закончились годы».

– Не знаю, почему она выбрала именно тот момент. Может, устала ждать, а может, получила новости из Америки от папиных адвокатов.

– Это неизвестно?

– Письма того времени не сохранились, мама их все сожгла. Но я думаю, что она получила новости – от папы, от его адвокатов. И решила, что теперь ее жизнь должна измениться. Что жизнь с папой окончена, начинается новая.