Шум падающих вещей

– Тогда мы поняли, – сказала Майя, – что это война против нас. Или, может, мы и раньше это подозревали, а теперь наши подозрения наконец подтвердились. Сомнений больше не было. До этого были и другие бомбы в общественных местах, но уж не знаю, как вы, а мы их принимали за несчастные случаи. Ладно, пожалуй, я не уверена, что несчастный случай – это верные слова. Что-то, что происходит с невезучими людьми. Но с тем самолетом все было иначе. Точнее, по сути – ничего нового, но мне (и многим другим) по какой-то причине показалось, что теперь все иначе, как будто поменялись правила игры. Я в тот год поступила в университет, собиралась изучать агрономию, наверное, уже тогда планировала восстановить дом в Ла-Дораде. Так вот, я поступила в университет, и мне потребовался целый год, чтобы заметить.

– Заметить что?

– Страх. Точнее, чтобы понять, что тяжесть в желудке, приступы тошноты, раздражительность – это не нервная реакция на университет и новый этап в жизни, а чистый страх. И мама, конечно, тоже боялась, может, даже больше, чем я. Это продолжалось – все новые теракты, все новые бомбы. В Административном департаменте безопасности – сотня мертвых. В каком-то торговом центре – пятнадцать. Еще в одном – уж и не знаю, сколько. Удивительные времена, правда же? И никогда не знаешь, когда очередная бомба достанет тебя. И вечно волнуешься, когда кто-то должен прийти, но его нет. Знаешь, где ближайший телефон-автомат, чтобы позвонить и сказать, что с тобой все в порядке. А если автомата поблизости нет, знаешь, что в каждом доме тебя пустят к телефону и разрешат позвонить, стоит лишь постучаться в дверь. Так и живешь в постоянном страхе: то боишься, что твои близкие погибли, то пытаешься их успокоить, чтобы они не боялись, что погиб ты сам. Мы тогда прятались по домам, помните? Избегали общественных мест. Дома друзей, и друзей друзей, и дальних знакомых – любой дом был лучше общественных мест. Ладно, не знаю, понимаете ли вы меня. Может, в нашем доме жили как-то не так. Мы были две женщины, сами понимаете. Может, у вас все было иначе.

– Все было именно так, – сказал я.

Она посмотрела на меня.

– Правда?

– Правда.

– Значит, вы меня понимаете.

И я сказал ей, сам не осознавая важности тех слов:

– Прекрасно понимаю.

Пейзаж за окном повторялся – зеленая саванна, далекие горы, серые, как на полотнах Арисы[114]. Рука моя протянулась по спинке сиденья – в этой модели спинка толстая и не прерывается между сиденьями, так что чувствуешь себя будто бы на свидании. Благодаря ветру и маневрам ниссана Майины волосы то и дело касались моей руки, и мне это нравилось, и я стал нарочно искать этих прикосновений. Мы выехали из зоны скотоводческих асьенд с их крытыми корытами для водопоя и полчищами коров, притулившихся к стволам акаций. Миновали реку Негрито с ее темными водами и грязными берегами, на которых мерцали облака пены, следы загрязнений, скопившихся в многочисленных деревнях, где отходы сливают туда же, где стирают белье. Мы притормозили, чтобы заплатить за проезд, из-за внезапного безветрия в салоне стало жарче, и я почувствовал – в подмышках, в носу, под глазами – что начинаю потеть. Когда мы снова тронулись и подъехали к мосту через Магдалену, Майя начала рассказывать мне о своей матери и о том, что с ней произошло в конце 1989-го. Сквозь желтые перила моста я глядел на реку, на песчаные островки, которые совсем скоро, как только начнется сезон дождей, зальет коричневая вода, – а Майя рассказывала, как однажды вечером она пришла из университета и обнаружила Элену Фриттс в туалете, пьяную чуть ли не до потери сознания; она вцепилась в чашу унитаза, будто та вот-вот убежит. Моя девочка, – говорила она Майе, – девочка моя пришла. Моя девочка уже большая. Моя девочка уже большая девочка. Майя с трудом подняла мать, отвела в постель и сидела с ней, пока та не уснула, а потом то и дело трогала ее лоб, в два часа ночи приготовила ароматную воду[115], поставила возле тумбочки бутылку воды и принесла пару таблеток от головной боли. Уже под утро Майя услышала, как ее мать бормочет, что больше так не может, что она старалась, но больше не может, что Майя уже взрослая и может сама принимать решения, как сделала когда-то ее мать. Шесть дней спустя Элена села на самолет и вернулась домой в Джэксонвилл, Флорида, Соединенные Штаты, в тот самый дом, который она покинула двадцать лет назад с одной-единственной мыслью: стать волонтером Корпуса мира в Колумбии. Получить обогащающий опыт, оставить след, внести свой вклад и все такое прочее.

– Ей подменили страну, – объяснила Майя. – Она прилетела в Колумбию, а двадцать лет спустя перестала ее узнавать. Есть одно письмо конца шестьдесят девятого года, которое всегда меня поражало, одно из первых ее писем. Моя мать пишет, что Богота – скучный город. Что не знает, сможет ли остаться надолго в городе, где никогда ничего не происходит.

– Никогда ничего не происходит?

– Да. Где никогда ничего не происходит.