Шум падающих вещей

– Джэксонвилл, – повторил я. – А где это?

– Далеко к северу от Майами. Я знаю, потому что видела на карте, не потому что была там. Я вообще никогда не была в Соединенных Штатах.

– А вы почему с ней не поехали?

– Не знаю. Мне было восемнадцать. В этом возрасте жизнь еще совсем новая, ты только-только ее распробовал. Я не хотела уезжать от друзей, я только начала с кем-то встречаться… И вот что любопытно: стоило маме уехать, как я поняла, что Богота не для меня. Как говорится, слово за слово – и вот я здесь, Антонио. И вот я здесь. Двадцати восьми лет от роду, не замужем, к вашим услугам. На вид еще хоть куда, живу одна с моими пчелами. Вот она я, умирая от жары, тащу незнакомца смотреть зоопарк мертвого мафиози.

– Незнакомца, – повторил я.

Майя пожала плечами и произнесла нечто бессмысленное:

– Ну, не совсем, но в общем – да.

Когда мы прибыли к асьенде «Наполес», небо затуманилось, а воздух налился противной духотой. Вот-вот польет. Облезлые буквы названия смотрели с белого портала исполинских размеров – под ним могла бы проехать фура. На перекладине удерживал хрупкое равновесие маленький самолетик, выкрашенный в белый и синий, под цвет портала. Это был «Пайпер», который Эскобар использовал вначале и которому, по его собственным словам, был обязан своим богатством. Мы проехали под самолетом, увидели номер в нижней части крыла – и словно попали в мир, где времени не существует. И все же оно здесь присутствовало. Или, если точнее, оно оставило здесь следы. Когда в 1993-м году Эскобара застрелили на одной из крыш Медельина, здесь начался период головокружительного упадка. Его и наблюдали мы с Майей, пока ниссан продвигался по мощеной дороге среди полей, засаженных лимонными деревьями. На этих лугах не паслись коровы, отчасти поэтому трава так выросла. Деревянные столбы тонули в сорняках. Я как раз глядел на эти столбы, когда появились первые динозавры.

Именно они больше всего мне понравились в тот далекий первый раз. Эскобар приказал построить их для детей, тираннозавра и бронтозавра в натуральную величину, добродушного мамонта, серого и бородатого, похожего на усталого дедулю, и даже птеродактиля, который плавал на поверхности пруда, держа в когтях змею явно из другой эпохи. Теперь их тела разваливались на куски, и было что-то печальное, даже бесстыдное, в обнажившихся остовах из железа и цемента. Сам пруд превратился в безжизненную лужу – по крайней мере, так казалось с дороги. Мы оставили ниссан на неухоженном участке земли возле забора с колючей проволокой, по которой раньше, вероятно, бежал ток, и зашагали по местам, давным-давно виденным из окна машины. Мы были детьми, еще даже не подростками, и не понимали, чем занимается хозяин всего этого и почему взрослые запрещают нам столь невинное развлечение.

– Тогда здесь нельзя было ходить пешком, помните? Мы не выходили из машины.

– Да, запрещено было, – сказал я.

– Да. Удивительно.

– Что именно?

– Все кажется меньше, чем было.

Она была права. Мы сказали солдату, что хотим взглянуть на животных, и Майя у всех на глазах протянула ему десятитысячную купюру, чтобы подстегнуть его услужливость. Таким образом, то ли в сопровождении, то ли под конвоем безбородого юнца в камуфляжной форме и фуражке – тот вальяжно шагал, левой рукой придерживая винтовку, – мы подошли к клеткам, где жили звери. Влажный воздух наполнился нечистым запахом; пахло смесью экскрементов и протухшей еды. Мы увидели гепарда, возлежавшего в глубине клетки, пару шимпанзе – один тихонько сидел, почесывая голову, а другой бесцельно носился по кругу. Еще одна клетка стояла пустая, с распахнутой дверью, к решетке был прислонен алюминиевый таз.

Но не было видно ни кенгуру-футболиста, ни знаменитого попугая, который мог прокричать состав сборной Колумбии, ни эму, ни львов, ни слонов, которых Эскобар перекупил у бродячего цирка, ни карликовых лошадок, ни носорогов, ни восхитительного розового дельфина, которого Майя не могла забыть целую неделю после той давней поездки. Где же все животные, которых мы видели здесь в тот раз? Мы сами удивились своему разочарованию: все знали, что асьенда «Наполес» переживает упадок, и со времен смерти Эскобара в колумбийской прессе то и дело попадались свидетельства очевидцев, описывавшие, будто в замедленной съемке, взлет и падение его империи. А может, это не разочарование нас удивило, а внезапное необъяснимое единодушие, мгновенно связавшее нас: мы были здесь в одно и то же время, и это место символизировало для нас обоих одно и то же. Может, поэтому, когда Майя спросила, нельзя ли посмотреть дом Эскобара, я успел подумать ровно о том же, и на сей раз уже я вытащил грязную помятую купюру, чтобы подкупить солдатика.

– Нет, туда нельзя, – ответил он.

– А почему? – спросила Майя.

– Потому что, – отрезал он. – Но вы можете погулять вокруг и заглянуть в окна.