Шум падающих вещей

Так мы и сделали. Обошли здание по периметру, вместе осмотрели его облезлые стены, грязные или разбитые стекла, рассыпающиеся деревянные колонны и балки, расколотую плитку в ванных. Бильярдные столы, которые непостижимым образом никто не украл за эти шесть лет: в этих комнатах, потемневших и грязных от времени, яркое сукно столов сияло, как драгоценный камень. Бассейн без воды, полный сухих листьев, древесной коры и веток, принесенных ветром. Гараж, в котором гнила коллекция старинных автомобилей – ободранная краска, вмятины, разбитые фары, пропавшие подушки и сиденья – превратившиеся в причудливый пружинно-рессорный рельеф. Нам вспомнилось, что по легенде один из автомобилей, «понтиак», принадлежал когда-то Аль-Капоне, а другой – Бонни и Клайду. А потом мы увидели еще один, простой и дешевый, и цены ему не было: это был знаменитый «Рено 4», на котором молодой Пабло Эскобар еще до своих кокаиновых богатств участвовал в местных соревнованиях в качестве начинающего пилота. «Кубок Рено 4» – так назывался этот любительский турнир. Имя Эскобара впервые появилось в колумбийской прессе задолго до самолетов, бомб и споров об экстрадиции: он был провинциальный пилот из страны, которая была провинцией для всего остального мира. Молодой наркоторговец, чье имя прогремело по причинам, не связанным с его тогда еще только зарождавшимся бизнесом. Автомобиль стоял перед нами, спящий, разбитый, побежденный временем и запустением: облупленная белая краска, поцарапанный кузов – мертвый зверь, пожираемый червями.

И вот что странно: все это мы осматривали в тишине. Мы частенько переглядывались, но ни разу не произнесли ничего длиннее междометия, быть может, оттого, что увиденное пробуждало в нас разные воспоминания и разные страхи, и каждому из нас казалось безрассудством или даже дерзостью вторгаться в прошлое другого. Потому что это оно и было – наше общее прошлое, оно незримо витало здесь, будто ржавчина, пожирающая двери автомобилей, колесные диски, крылья, приборные доски и рули. А вот прошлое самой асьенды нас особенно не занимало: все, что здесь происходило, все заключенные сделки, все загубленные жизни, все буйные вечеринки и спланированные теракты – все это были декорации, задний план. В какой-то момент мы оба решили, что увидели достаточно, и, не сговариваясь, направились к машине. И вот что я помню: Майя вдруг взяла меня под руку, просунула руку мне под локоть, как делали женщины в прежние времена, и этот старомодный жест вдруг показался мне неожиданно интимным.

И тут начался дождь.

Мелкая морось сменилась крупными каплями, а потом буквально за несколько секунд небо стало серым, как ослиное брюхо, и прежде, чем мы успели спрятаться под крышей, на нас обрушился ливень.

– Черт, вот и погуляли, – сказала Майя.

К ниссану мы подбежали уже насквозь мокрые. Мы бежали, подняв плечи, пряча лицо от дождя в сгибе локтя, передняя часть джинсов вся вымокла, а задняя, совсем сухая, казалось, была сшита из другой ткани. Стекла тут же затуманились от жара нашего дыхания, и Майе пришлось достать из бардачка упаковку салфеток и протереть переднее стекло, чтобы нам не въехать в первый же столб. Майя включила обдув, открыла вентиляционную решетку, и мы медленно тронулись. Но не успели мы отъехать и на сто метров, как Майя резко затормозила, стремительно опустила стекло, и я со своего штурманского места наконец увидел то, что видела она: в тридцати шагах, на полпути между ниссаном и прудом, стоял бегемот и сурово глядел на нас.

– Какая красота, – сказала Майя.

– Красота? – переспросил я. – Это самый уродливый зверь на свете.

Но Майя не обратила внимания на мои слова.

– Мне кажется, она еще не выросла. Это ребенок, совсем еще малышка. Может, она потерялась?

– А откуда вы знаете, что это самка?

Но Майя, не обращая внимания ни на дождь, ни на деревянный забор, отделявший ее от зверя, уже вылезла из машины. Шкура у бегемотихи была темно-серая и переливалась, – а может, это мне в сумерках почудилось. Капли ударялись о нее и отлетали, будто от стекла. Бегемот – самец или самка, взрослая особь или детеныш – невозмутимо смотрел на нас, а точнее, на Майю, которая в свою очередь глядела на него, прижавшись к забору. Не знаю, сколько они так стояли; минута или две в тех обстоятельствах тянулись очень долго. Вода стекала по Майиному лицу, вся ее одежда окрасилась в один неопределенный цвет. Наконец бегемот принялся с усилием разворачиваться, будто танкер в море, я увидел его в профиль и поразился длине его туловища. Потом он повернулся к нам мощным задом, струи воды скользили по гладкой блестящей шкуре. Он удалялся, теряясь в траве. Лапы его были скрыты сорняками, и мне казалось, что он не уходит, а просто постепенно уменьшается. Когда он вошел в воду, Майя вернулась в машину.

– Сколько же они так протянут? – сказала она. – Их тут не кормят и не лечат. Это наверняка очень дорого.