Шуты и скоморохи всех времен и народов

Ангулеван хотел получить право на ложу в Бургонском отеле, чтобы входить в нее через парадный подъезд и председательствовать в собрании владельцев, администраторов и комедиантов этого отеля. Однажды вышло дело так, что князь глупцов не заплатил по обязательствам, и кредитор распорядился, чтобы описали его ложу.

Ангулеван жаловался на это парижскому прево, так как ложа в Бургонском отеле не подлежала описи. Что же касается до его личного задержания, чего также желал кредитор, то и это было незаконно, потому что он, Ангулеван, носил титул князя; прево вполне был с этим согласен и принял во внимание жалобу Никола Жубера. Тогда кредитор обратился в парижский парламент. Эта жалоба рассматривалась в высшем суде во вторник на масленицу 1608 года. Парламент, посмеявшись над этим масленичным процессом, отказал кредитору в его иске и утвердил решение первой инстанции.

Но Ангулеван не ограничивался только тем, что выигрывал процессы, он старался иметь успехи и при дворе со времени вступления на престол Генриха IV, но ему часто приходилось разочаровываться в своих надеждах. По словам Л’Этуаля, в четверг 22 января 1604 года, в то время как Генрих IV выходил из Лувра вместе со своим духовником отцом Коттоном[63], Ангулеван, сняв свой колпак, закричал: «Да здравствует король и отец Коттон!» Один из дворян, сопровождавших короля, ударил Жубера палкой, чтобы научить его относиться с уважением к королевскому величеству.

Ангулеван был, конечно, счастливее в своих усилиях понравиться королю Людовику XIII, хотя он и не считался на королевской службе. Сын Генриха IV любил окружать себя шутами, хотя он вовсе и не был скучающим человеком, как любят его изображать некоторые летописцы. Он помогал Ришелье управлять Францией и «возвышать имя короля в иностранных нациях. Но он часто предавался меланхолии, что, вероятно, являлось следствием его здоровья[64]; он любил слушать остроты и смотреть на балагурства шутов, что несколько разгоняло его мрачные мысли. Кажется, что он не отпускал от себя шутов, даже и в те часы, когда у него происходили совпадения о серьезных делах королевства с государственными людьми, так что Сюлли не замедлил удалиться в свое имение, сказав при этом королю:

– Государь, когда король, ваш родитель блаженной памяти, удостаивал меня чести и совещался со мною о государственных делах, то прежде всего удалял из комнаты шутов и скоморохов.

Неизвестно, произвел ли на Людовика XIII этот вполне заслуженный урок какое-либо впечатление и перестал ли он присоединять к своим министрам шутов и скоморохов и сажать последних за стол совещаний. Но известно, что в тот день, когда Сюлли высказался так откровенно, король не удалил из комнаты своих любимцев.

Рядом с Гийомом и Жубером при дворе Людовика XIII является еще один шут, а именно Маре, о котором говорит Таллеман в своих «Историйках» («Historiettes»[65]); как кажется, у этого Маре было достаточно ума и сметки.

«Людовик XIII, – рассказывает Таллеман, – прискучив беспорядочною жизнью Мулинье и Жюстиса, своих двоих музыкантов из придворного хора, приказал наказать их тем, чтобы им давать только половинное содержание. Маре, узнав об этом, взялся им помочь. Он провел их во дворец к утреннему приемy короля; в то время, как его величество был еще занят своим туалетом, эти оба музыканта стали плясать перед королем в масках и в крайне оригинальных костюмах: на одном из них была только исподняя одежда и не было верхней, а на другом была только верхняя и не было исподней.

– Что это значит? – спросил удивленный король.

– Ваше величество, – отвечали музыканты, – кто получает половинное содержание, тот может и одеваться только наполовину.

Король засмеялся и простил провинившихся музыкантов.

Таллеман де Рео рассказывает еще о другой черте характера Маре. Так, однажды у покойного короля был покойный д’Эпернон. Король обратился к Маре и приказал ему, указывая на герцога:

– Покажи нам, каков он бывает, когда или сердит, или болен.

Шут повиновался и голосом д,Эпернона закричал:

– Позвать сюда моего шута Блеза!

– Ваша светлость, это никак невозможно…

– Для лица в моем положении все возможно.

– Ваша светлость, он умер два месяца тому назад.

– Все равно скажите, чтобы он ко мне явился!

Герцог д’Эпернон, присутствуя при этой сцене, смеялся из приличия; когда же король вышел из комнаты, Маре поспешил извиниться перед герцогом.

– Ничего, – сказал герцог, – вы шут, каких мало.

А между тем герцог д’Эпернон был одним из самых знатных вельмож Франции; он был пэром, адмиралом, генерал-полковником французской инфантерии, губернатором Меца и пр., и все же извинил Маре его дерзость; но Ришелье был менее снисходителен к этому шуту. Однажды Ришелье зашел к королю как раз в то время, когда он был занят бритьем бороды своего шута. Конечно, король производил эту операцию очень плохо. Когда бритье закончилось, король спросил с шута установленную плату.

Шут высыпал мелочью пятнадцать су.

– Этого мало, – заметил король.

– Если в другой раз будете лучше брить, то я вам дам и тридцать… – отвечал шут.