Сибилла

Затем они нанесли визит мистеру ВЁРТОКУ^{444}, депутату от метрополии. Он был поборником прогресса и шел в ногу со временем, однако особо заботился о том, чтобы уяснить его характер, — и поэтому в случае целесообразной необходимости мог кардинально изменить свое поведение. Хартия рано или поздно могла оказаться неплохим козырем (как и прочие карты других мастей), и Вёрток поддержал ее — разумеется, до поры: он получил от Хартии всё, чего желал, и теперь мог голосовать против. Впрочем, кто-кто, а уж он явно не видел в ней большого вреда и был готов поддержать ее вновь, — если обстоятельства (то есть дух времени) позволят ему сделать это. Трудно ожидать большего от джентльмена, который оказался в таком щекотливом положении, как Вёрток: теперь он добивался от вигов титула баронета и в то же время тайно пообещал Тэйперу голосовать против них на грядущем заседании по вопросу о разделе Ямайки.

Мистер БОМБАСТ-ДА-СКОТ^{445} грубо осадил делегатов, что было довольно сурово с его стороны, ведь когда-то он и сам являлся одним из них, в 1831 году писал доверительные письма канцлеру Казначейства и — «если оплатят издержки» — заявлял о готовности лично явиться из промышленного города (который он сейчас представлял в парламенте) во главе стотысячной толпы и сжечь Эпсли-Хаус^{446} дотла. Зато теперь этот господин рассуждал о величии среднего класса, об общественном порядке и общественном доверии. Он поведал бы делегатам еще больше, но у него была назначена встреча в городе: Бомбаст-да-Скот был активным членом комитета по возведению памятника герцогу Веллингтону.

Мистер Поплавок^{447} принял делегатов наиболее вежливо, невзирая на то, что не был с ними согласен. Трудно сказать, с чем он вообще был согласен. Смышленый, проворный и суетливый, с репутацией выпускника университета, но без родового имения, Поплавок избегал серьезных дел, которые требовали самоотдачи, — и сам удивился, когда в суматохе реформы неожиданно оказался членом парламента. Им он и остался, а почему так произошло — одному Богу известно. Должно быть, забавная сторона этого казуса сошла на нет вместе с его новизной. Поплавок вошел в общественную жизнь, оставаясь полным невеждой относительно любого предмета, который в той или иной мере может вызывать интерес у общественного деятеля. Он был совершенно не сведущ в вопросах истории, государственного или конституционного права, откровенно говоря, ничего не добился (если не считать каких-то пустых достижений), да и жизни толком не видел. Проявляя усердие на всевозможных комиссиях, он приобрел те самые поверхностные навыки, которые позволяют ориентироваться в заурядных делах, а со временем нахватался броских экономических терминов. Поплавок мгновенно достиг небольших успехов и впредь этих небольших успехов держался: они ни у кого не вызывали зависти, и он копил свои шестипенсовики, не побуждая никого к ярому соперничеству. Был он из тех людей, которые больше всего на свете чураются одиночества и воображают, что сумеют многого добиться, если будут водить дружбу с такими же одиночками, как и они сами. Он постоянно боготворил какую-нибудь великую личность, которая временно оказывалась не у дел и, как он был убежден (поскольку однажды после обеда великая личность клятвенно заверила его в этом), рано или поздно еще проявит себя. Теперь Поплавок присягнул на верность лорду Остолопу, и эта компашка, что обедала вместе и считала себя партией, затеяла игру, по правилам которой нужно было проявлять учтивость по отношению к Конвенту.

Вытерпев почти бесконечную лекцию мистера Шулера^{448}, посвященную денежному обороту (он обещал, что поддержит Хартию, если Хартия поддержит введение банкнот номиналом в один фунт^{449}), делегаты прибыли на Пикадилли^{450}. Следующим в их списке был лорд Валентайн.

— Два часа, — сказал один из делегатов, — думаю, можно рискнуть.

Они постучали в калитку внутреннего дворика и выяснили, что их ожидают.

Лестница вела прямо в частные апартаменты лорда Валентайна, проживавшего в фамильном особняке. Делегатов провели через переднюю в большой зал, откуда открывался вид на причудливую оранжерею, где среди высоких тропических растений журчал фонтан. Стены гостиной были обиты голубым атласом и украшены сверкающими зеркалами, а сводчатый потолок — богато расписан; мебель довершала убранство комнаты. На одном диване лежало несколько папок (некоторые — в раскрытом виде) с эскизами костюмов; столик pietra dura^{451} был сплошь покрыт книгами в роскошных переплетах (судя по всему, к ним не так давно обращались); на кушетке лежало несколько старинных клинков невиданной красоты; в углу расположилась статуя в полном рыцарском облачении: вороненый доспех, щедро инкрустированный золотом, стальная рукавица сжимала древнее знамя Англии.

Делегаты Национального Конвента посмотрели друг на друга так, словно их удивило, что обитатель подобного жилища разрешил им зайти внутрь, но прежде чем кто-либо из них осмелился заговорить, появился сам лорд Валентайн.