Сибилла

— Как знать, как знать, — сказал в ответ рослый делегат. — Во всяком случае, никто не отменял вольный лес^{457}.

— Мне нравится этот парнишка, — сообщил своему спутнику рослый делегат, когда они спустились по лестнице.

— У него ужасные предрассудки, — возразил его приятель.

— Ну ладно, ладно, у него свое мнение — у нас свое. Зато он — настоящий мужчина: мысли у него чистые и простые; держится благородно, открыто, да еще и красавец, каких я давно не видывал. Куда теперь?

— На сегодня в списке остался только один адрес, и дотуда рукой подать. Олбани, номер один, дверь с литерой «К». Еще один представитель аристократии, достопочтенный Чарльз Эгремонт.

— А по мне, так эти господа будут получше, чем Вёрток, Бомбаст-да-Скот и Сплошь-Груб, — рассмеялся рослый делегат. — Осмелюсь заметить, что и лорд Милфорд показался бы нам весьма славным малым, если бы только проснулся к нашему появлению.

— Вот и пришли, — сообщил его спутник и постучал. — Мистер Эгремонт дома?

— Вы — джентльмены из делегации? Да, мой господин особо распорядился, что для вас он дома. Прошу вас, джентльмены, проходите.

— Вот видишь, — сказал рослый делегат. — Это послужило бы для Сплошь-Груба хорошим уроком.

Они расположились в прихожей. Слуга скрылся за дверью-ширмой из красного дерева, которую он притворил за собой, и сообщил своему господину о прибытии делегатов. Эгремонт сидел в библиотеке за круглым столом, который сплошь был заложен писчими принадлежностями, рукописями и конвертами. На другом столе в полном порядке разместились парламентские бумаги и стопки книг в голубых переплетах^{458}. Комната была меблирована в классическом стиле. На камине стояли старинные вазы, привезенные из Италии, — по обе стороны от картины Аллори, о которой упоминалось ранее.

Слуга вернулся в прихожую, возвестил делегатам, что его хозяин готов принять их, — и ввел к Эгремонту Уолтера Джерарда и Стивена Морли.

Глава шестая

Весьма прискорбно, что наши священные здания, как правило, заперты на замок (если не считать особых дней, отведенных для публичного посещения). А еще досаднее то, что, с трудом проникнув внутрь, обнаруживаешь, сколь многое в их устройстве оскорбляет вкус и возмущает чувства. В суете жизни несколько случайных минут, проведенных в благословенной тени величественного древнего нефа, очень часто оказывают благотворное влияние: они очищают душу и возвышают ум, рассеивают множество навязчивых иллюзий и предупреждают немало поступков, которые впоследствии могут повлечь за собой раскаяние. В этом отношении Церковь до сих пор предоставляет нам убежище — не от власти закона, но от жестокости наших помыслов, не от чужих страстей, но от наших собственных.

Вестминстерское аббатство^{459} тянется к небесам — а внизу идет жестокая борьба между фракциями. В этой священной ограде вершились самые отважные подвиги и происходили гнуснейшие из деяний людских: святотатство и грабеж, убийство и предательство. Здесь предавались разбою с величайшим по меркам современности размахом; здесь десять тысяч поместий, что принадлежали Ордену тамплиеров, безо всякого основания и под каким-то невразумительным предлогом были изъяты за один день и поделены между монархом и его приближенными;^{460} здесь колоссальное церковное достояние, что независимо от символов веры принадлежало и до сих пор принадлежит народу, было в разное время и под разными предлогами захвачено группой людей, которые силами парламентского большинства непрестанно меняли религию (как родной страны, так и свою собственную), но никогда не возвращали награбленное добро. Здесь же зародился чудовищный замысел, подобного которому не могло возникнуть даже в патрицианском Риме в самую жестокую его пору: отдать под залог казенную промышленность, чтобы приумножить и обезопасить частную собственность; английский народ, разобщенный, униженный, и по сей день жестоко расплачивается за этот поступок. Здесь осуждали невинных и истязали их до смерти; здесь добродетельный и умелый государь^{461} принял венец мученика, а всё потому, что он решил, что помимо остальных благ, уготованных им для простого народа, населению будет намного полезней, если хозяйственные организации нашей державы станут облагаться прямым налогом (и взимать его будет какая-нибудь общеизвестная личность), а не косвенным сбором, которым ведает одно безответственное изменчивое собрание. Но — слава патриотичному парламенту^{462} — английская общественность была избавлена от «корабельных денег»^{463}, этого бремени богачей, и получила взамен лишь таможенные пошлины и акцизы^{464}, которые затронули в первую очередь бедняков. Короля Карла по праву называют Мучеником, ибо и его самого жестоко уничтожил прямой налог. И все-таки мир не знал еще человека, который героически положил бы свою жизнь во имя такого великого дела, как дело Церкви и дело Бедняков.